Пророк - Андрей Воронин

Леонард медленно поднял голову. Прямо на окне сидела, потирая лапки, огромная грязно-бурая крыса. Ее чешуйчатый лысый хвост безобразным шнурком свисал с оконного откоса в камеру. Хвост был такой длины, что до него можно было дотянуться рукой и дернуть, как за цепочку сливного бочка унитаза.

Отъявленный гомосексуалист Леонард Новицкий в душе, наверное, все-таки был женщиной, мужское тело досталось ему по недоразумению.

Поэтому он панически боялся всякой нечисти – змей, жаб, пауков и, уж конечно, мышей и крыс"

Так, с поднятой головой и открытым ртом, в котором еще кровоточили провалы, оставшиеся от выбитых спецназовцами зубов, он простоял минут пять, глядя на то, как животное потирает передние лапки, словно предчувствуя скорую гибель узника – его либо вздернут на виселицу, либо здесь же, в страшных казематах монастыря, ему отрубят на плахе голову.

«Чем бросить в эту мерзкую тварь?»

В камере ничего «метательного» не было, только тяжелая параша.

«Сгинь, нечисть, пропади!»

Крыса еще раз пискнула, после чего произошла перемена в ее поведении. Она оскалила зубы, ощетинилась. Крыса была очень крупная, даже по монастырским меркам. Ракетчики, увидев такую «животень», сказали бы, не задумываясь:

«Бройлер первой категории!» Крыса встала на задние лапы и абсолютно по-человечески потянулась, продемонстрировав грязный живот, сладко зевнула и уже по-кошачьи поскребла когтями серую штукатурку верхнего откоса.

«Ну и громадина!» – Леонард взвизгнул.

Крыса взвизгнула в ответ еще громче. Леонард повторил. Крыса, как бы издеваясь, ответила и села, свесив морду вниз, словно собиралась прыгнуть. Но не такой она была дурой – наверх по стене не вскарабкаешься.

Взгляд Леонарда пополз по полу и замер на грязных башмаках без шнурков. В душе он, как и большинство людей с сексуальными отклонениями, был немного садистом. Новицкий медленно присел, словно собрался справить нужду, вытащил правую ногу из ботинка, взял его за каблук, завел руку за спину и, приветливо улыбаясь, медленно встал.

Огромная крыса сидела, поблескивая бусинками глаз, и, издеваясь, скалила пасть. Если бы спецназовцы не избили Леонарда так сильно, бросок, возможно, оказался бы метким – башмак угодил бы прямо в нос крысе. Но плечо болело, бросок оказался неверным. Башмак грохнул в стенку. Крыса даже глазом не моргнула.

Она продолжала скалиться, затем сделала странное движение передними лапками, словно аплодировала.

У Леонарда на глазах выступили слезы. Они потекли по небритым щекам, он почувствовал себя совершенно несчастным. «Все меня забыли, все меня бросили, как будто я какой-то маньяк, садист, как будто я детей резал, женщин насиловал…»

Тут в гулких коридорах послышался шум, железное окошко со скрипом открылось, и Леонард увидел лицо часового.

– Чего визжишь? – часовой показал Леонарду язык – розовый и длинный.

Крыса продолжала невозмутимо сидеть. Загремел ключ, загрохотали засовы, дверь распахнулась. В низком дверном проеме стоял следователь Камнев и смотрел на Леонарда.

– Без священника показаний давать не буду.

– Ну вот, как я и обещал… – офицер умел говорить обтекаемо, – привел того, кого вы просили.

В камеру вошел высокий бородатый мужчина в черном. Леонард несколько раз моргнул, бросился к нему, опустился на колени.

– Святой отец! – воскликнул он.

Следователь закрыл за собой дверь. Окошко в металлической двери осталось распахнутым.

В том, что перед ним священнослужитель, Леонарда убедил труднообъяснимый с позиций материализма факт: наглая крыса исчезла, словно ее и не существовало в природе. Так исчезает нечисть, оставляя после себя запах серы.

– Вы, наверное, курите, – протягивая пачку дорогих сигарет, произнес Холмогоров.

– Да, курю. Здесь закуришь!

Холмогоров щелкнул зажигалкой и поднес трепетный огонек к разбитому лицу коммерсанта.

Леонарду показалось, что священник держит в руках свечу, и в камере запахло воском.

– А вы?

– Нет.

– Святой отец, я ни в чем не виноват, я никого не убивал, поверьте мне, скажите этим людям, что Леонард Новицкий невиновен…

– Я знаю, что вы невиновны.

– Тогда почему они меня держат в камере?

За что меня били?

– Вы человек здравомыслящий, можете рассудить сами. Кого им еще держать взаперти?

Хватают всегда крайнего. Вы не такой, как все, – осторожно заметил Холмогоров, – у вас нашли снайперскую винтовку. Сейчас они ослеплены страхом и ненавистью. Они поскорее хотят покончить с собственным страхом. Вот поэтому вы оказались здесь.

– Но ведь настоящий убийца на свободе?

– Их в этом пока убедить невозможно. Поверьте, Леонард, вскоре все изменится.

– А если снайпер больше никого не убьет, тогда меня здесь сгноят? Следователь сказал, что мне светит пожизненный срок. Но со мной обойдутся еще хуже. Знаете, как поступают в тюрьме с людьми с нетрадиционной сексуальной ориентацией…

– Думаю, до тюрьмы дело не дойдет. Я в этом уверен.

– Слава Богу, что Он прислал вас, – Леонард закатил глаза к сводчатому потолку. – Здесь живут крысы, – вдруг сообщил он. – Они подслушивают, они смеются, пищат, хихикают…

– Ничего. Крысы для вас сейчас не так опасны, как люди. Для вас, Леонард, лучше, что вы здесь, в этой келье, а не у себя дома. Вас точно постарались бы уничтожить.

– Да-да, наверное, это благо, наверное, это провидение, наверное, Бог обо мне позаботился, тогда прислал майора, теперь вас. Но вы все-таки скажите им – я не виноват. Да, я грешен, святой отец, очень грешен. Я готов покаяться, – Леонард бросился целовать руку Холмогорова мягкими влажными губами.

Холмогоров почувствовал омерзение, но руку не выдернул, лишь пальцы его сделались холодны, как камень.

– Скажите, святой отец, Господь меня простит?

– Господь прощает всех, если они искренне раскаиваются.

– Я раскаиваюсь искренне, мне очень стыдно, у меня все внутри горит, душа кровью обливается…

– Вы раскаялись, потому что почувствовали близость смерти, а не потому, что этого потребовала ваша душа. Обстоятельства заставили вас вспомнить о Боге.

– Я уже никогда о Нем не забуду! Я буду молиться каждый день. И если меня отпустят, все свои деньги пожертвую на строительство храма, отдам бедным, сиротам, себе один киоск оставлю, сам в нем торговать сяду!

За дверью послышался сдавленный смешок.

Солдат-часовой отводил душу, слушая бредни коммерсанта-гомика. Но бреднями они казались только по ту сторону толстой железной двери.