Последним ударом сердца - Розалинда Шторм

Смирнова вздрогнула и тут же ощутила, как запылали щеки. В памяти всплыли обстоятельства, при которых она впервые увидела сестрицу Орлова.

— Да, помню, — пробормотала Олеся. — Но мы не говорили. Я бы не забыла, что беседовала с еще одной нечистью.

Вячеслав нехорошо прищурился.

— Не в клубе, а по телефону. В тот раз она назвалась по-другому. Если мне не изменяет память, представилась Автоответчиком. Смешно, правда? Дана у меня такая затейница.

Монстр широко улыбнулся.

— Как ты сказал? — холодея, переспросила Смирнова.

— Автоответчик.

— Как?!

— Проблема со слухом? — поинтересовался Вячеслав. — Помниться, я вам уже советовал обратиться к врачу. Что за наплевательское отношение к собственному здоровью? Хотя… какая теперь разница.

Вот только Олеся уже не понимала значения его язвительных слов, единым порывом оказавшись возле заграждения. Прислонилась лбом к прозрачной поверхности и, не моргая, уставилась на парочку.

Парочку!

Неужели она и вправду видит это?!

— А вот это правильно, Олеся Александровна, — не унимался Вячеслав. — Не нужно отвлекаться. Сейчас начнется самое интересное. Жаль, кресел нет. Но, да ладно, постоите, не переломитесь.

Орлов не обманул, началось. Но лучше бы она никогда подобного не видела.

Лицо мужа исказила гримаса радости. По-другому назвать эту жуткую ухмылку Олеся не могла. Наверное, вот точно так смотрел на свою жертву людоед, прежде чем вонзить в нее зубы. Но никак не Димка.

Словно насмехаясь над ее мыслями, супруг протянул руку, сцапал Дану за длинные волосы и, нисколько не беспокоясь о ее удобстве, властно подтянул к себе.

— Что вы с ним сделали, твари?! — закричала Олеся. — Он не может быть таким!

— Разве? По-моему, он никогда не был примерным мальчиком, — в голосе Орлова скользило удивление. — Мы лишь позволили ему сбросить маску и стать самим собой. Вот и все.

— Что ты, нечисть, можешь знать о желаниях людей? — выплюнула Олеся. — Ничего! Ты даже сестру ради своей цели заставляешь заниматься подобной мерзостью. Чудовище!

Вячеслав стремительно преодолел разделяющие их расстояние и грубо развернул ее к себе.

— Когда-то я считал себя человеком. Так что, я знаю о вас все, — прошипел он. — А еще, чтобы больше не было вопросов, Дана в восторге, когда ее трахает твой муженек. Поняла?

Смирнова судорожно кивнула, глядя в блеснувшие потусторонней зеленью глаза.

Однако Орлов успокоился так же быстро, как и вспылил. Через мгновение уже полностью владел своим лицом.

— Впрочем, Олеся Александровна, скоро поймете сами, — ровно произнес он. — А пока наслаждайтесь зрелищем.

Затем, словно она была манекеном, развернул обратно к прозрачной стене.

За преградой страсти только накалились. Так и не выпустив из ладоней черные пряди, Дмитрий жадно целовал Орлову. Она отвечала ему с не меньшим пылом, присосавшись, будто пиявка.

Олеся, что было силы, зажмурилась, не в состоянии смотреть.

— Откройте глаза, — незамедлительно последовал приказ Вячеслава. — Я не позволял вам закрыть их.

Веки тут же поднялись.

Смирнова ахнула и отпрянула — темное нечто врезалось в стену с той стороны.

— Это блузка, — лениво протянул монстр. — Хватит дергаться.

Объяснение запоздало, Смирнова уже и сама догадалась, чем зашвырнул в преграду Дмитрий. Он методично избавлял любовницу от одежды, разбрасывая оную куда попало. Дана не отставала, разрывая тряпки прямо на нем. Вскоре они удовлетворили жажду разрушения, явившись перед невольными свидетелями, в чем мать родила. Муж окинул идеальное тело Орловой плотоядным взглядом и принялся его обследовать.

— Прошу, закрой занавес, — прошептала Олеся. — Я не могу смотреть. Я не хочу больше ничего знать!

— Больно, — Вячеслав встал за спиной. — Вот тут горит огнем? Да?

Он положил ладонь ей на грудь и зашептал на ухо:

— Боль такая сильная, что мешает дышать. И ты задыхаешься, безумно хочешь отвести взгляд, но не можешь. Вместо этого с каким-то извращенным наслаждением смотришь, как он ласкает другую.

Орлов замолчал, давая ей время сравнить, понять, прочувствовать. А потом едва слышно, будто бы только для себя, добавил:

— Смотришь, как она отдается другому и умираешь…, каждый раз, словно в первый.

— Пожалуйста…, — еле слышно попросила Олеся.

Во рту было сухо, слова просто-напросто застревали в горле.

— Пожалуйста, закрой занавес.

— Нет, — мягко, но твердо ответил мучитель. — Только после того как расскажу тебе сказку.

— Сказку?! — всхлипнула Смирнова. — Я ничего не хочу знать.

— Хочешь, — Орлов улыбнулся, усы защекотали ее щеку. — Ты сама уже несколько раз спрашивала, почему я выбрал тебя. Неужели неинтересно?

Олеся молчала, глотая слезы. Больше всего на свете желая уйти из жизни прямо сейчас.

— Я прав, ты хочешь знать. Ты всегда была любопытной.

Вячеслав нежно поцеловал ее за ушком.

— Будь умницей и слушай.

Слушай. Слушай! Слушай!!! Слушай…

Как будто есть выбор. Нет, и никогда не было. Ничье согласие монстру не нужно. Он давным-давно все решил за нее.

Она выслушает, деваться некуда. Еще бы ослепнуть вмиг и не видеть ни его, ни сплетенные в объятьях тела.

Олеся шмыгнула носом.

А если четко до мелочей представить, что потеряла зрение, вдруг организм поверит и выключит ненужный физиологический процесс. Тогда будет легче.

— Не вижу, не вижу, не вижу, — беззвучно зашевелились губы. — Темнота наступает, она поглощает меня, застилает взор. Я не вижу, не вижу ничего…

Вот только глаза не хотели слепнуть. Наоборот, зрение будто бы улучшилось. Смирнова, сама того не желая, сосредоточенно смотрела на парочку, запечатлевая в памяти каждое действие Дмитрия.

Вот он грубо сминает пышную грудь Орловой. Бесцеремонно, словно торговка на рынке взвешивает в ладонях. Склонившись, утыкается в нее лицом, а потом дерзко кусает возбужденный темный сосок. Девка хохочет, запрокидывая голову вверх. Выпячивает вперед богатство, демонстрируя, позволяя Дмитрию играть.

Гадко. Больно.

— Жил-был в одном городе маленький мальчик.

Вячеслава заговорил неожиданно. Олеся вздрогнула и отвлеклась от происходящего за преградой.

— До поры до времени он считал себя обыкновенным, точно таким же, как его одноклассники и друзья со двора. Да он и был таковым, пока не стали просыпаться гены умершего отца, меняя его до неузнаваемости.