Следствие ведут дураки - Кондратий Жмуриков

Ваня зажмурил глаза и первым, не дожидаясь, пока Осип поднесет стакан ко рту, засадил в себя отрекламированный напиток. Самогон в самом деле мало походил на традиционное деревенское пойло, действующее по расхожему принципу «обухом по голове». Он разлился по телу приятным туманным теплом, в голове распустился неясный аромат хмеля, а перед глазами забродили чуть тронувшиеся в четкости линии.

– Черрт!.. – выдохнул Астахов. – Да такого я и во Франции не пил.

– Вот то-то и оно, – сказал Рыбушкин, а сержант Карасюк при упоминании о Франции заволновался и проговорил, густо запинаясь:

– Как – не пил? Да во Франции капитан Кузьмин отлично готовит первачок. Оно, конешно, не Валентина Самсоновича, но все-таки!..

– Мы, наверно, говорим о разных Франциях, – холодно заметил Иван.

– Да каких разных… гэк!.. Франция она и одна тут и есть! Фрунзенский районный отдел… его все «Францией» называют!

– А, вот оно чаво, – глубокомысленно отметил Осип, выпивая и закусывая. – А Иван Саныч грит о той Хранции, где не капитан Кузьмин, а где, значится, Париж, Жак Ширак и ентот… мост Мурабой с рекой Сеной.

– Да сено и у нас есть, – обиженно сказал пьяный сержант Карасюк и икнул.

Валентин Самсонович внимательно посмотрел сначала на Осипа, потом на Ивана Саныча и произнес, обращаясь однако же не к ним, а к представителю местной законности:

– Карасюк, тебе пора отдохнуть.

– Ннну?

– Я говорю, что ты устал после насыщенного рабочего дня. Тебе пора ужинать и на покой.

– Ми-не… еще надо зайти.

Не уточняя, куда именно ему нужно зайти перед возвращением домой, Карасюк немедленно поднялся и, изредка припадая на левую ногу, где у него заголялась вкладышная девица, побрел к калитке. По его походке, верно, в местной школе изучали синусоиды и косинусоиды.

У калитки он снова икнул, потом безнадежно махнул рукой и вышел из двора Рыбака.

– В мусарню в свою пошел, там у него, видно заначка поллитровая осталась. Красавец, а? – с замысловатой смесью презрительной иронии и хорошо сыгранного восхищения произнес Валентин Самсонович. – И вот так почти каждый день. Делают у меня обыск, конфискуют литра полтора-два, прямо у меня дома нажираются – и все. А мне-то что? Мне наоборот весело – я такого театра даже в Питере не видал, когда в Маринку или в Большой драматический ходил.

«Точно – интеллигент, – насмешливо, но не без примеси боязни, подумал Иван Саныч, – Мариинка… Большой драматический».

– Пишут фиктивные протоколы, – продолжал Валентин Самсонович, – причем такие, что всякие Петросяны, Жванецкие и Задорновы близко не валяются. Вот он, Карасюк этот, только что читал один такой протокол. Это у них типа самиздата. Много я их брата повидал, но таких смешных мусоров еще не встречал. Так кто он, вот этот Ваня, тебе, Осип? – резко переменил он тон. – Я, видно, ошибся, когда подумал, что он тебе сын. У таких одиноких волков, как ты да я, семьи не бывает.

– А чаво ты подумал, что не сын? – осторожно справился Моржов.

– Да ты просто назвал его Иваном Санычем. Александровичем. А ты, как мне известно, Осип.

– Да, ты прав, он вовсе никакой не мой сын, он тогда уж скорее племянник, – сказал Осип, – я даже удивился, когда ты так сказал, что сын.

– Я тоже, – прибавил Ваня.

Рыбак пристально посмотрел на гостей и произнес серьезно, даже с некоторой, пусть напускной, суровостью:

– Ну говорите, с чем пожаловали. Я ведь так понимаю, что вы не просто так приехали. Ко мне никто просто так не приходит. Все по старой памяти думают, что я в теме. И вот ты, Осип, грешным делом, тоже. Да?

– Да, Рыбак, – признался Осип.

Рыбушкин посмотрел на него откровенно неодобрительно и сказал:

– Нет Рыбака, Осип. Нет, понимаешь? Рыбак умер. Есть Рыбушкин Валентин Самсонович. Ва-лен-тин Сам-со-но-вич, – почти по слогам повторил он. – Понятно?

– Понятно.

– Ну, коли понятно, так говори. Я тебя слушаю самым внимательным образом.

– Нам нужно найти двух человек, – сказал Осип. – Они в Петербурге. Они приехали туда из Хранции. Не из той Хранции, про которую тут заливал ентот ментовский недоумок. А из Парижу. Из Парижу они приехали в Петербург, – еще раз повторил Осип.

– А если они в Петербурге, так ищите их там. Зачем же вы из Петербурга приехали ко мне в сельскую местность? Как говорится, тяжело искать черную кошку в темной комнате, особенно когда ее, кошки, там нет.

Начало было не слишком обнадеживающим, но Осипа это не смутило:

– Ты, Валентин Самсонович, не говори красно. У меня у самого оратор имеется, – он указал на Ваню, – да только толку от того мало. От языка одна маета. Мы старые знакомые, Самсоныч, не раз один хлебушек пополам ели и одной горсткой соли обсыпали, так что ты меня не обламывай сразу, как фуфела сопливого.

Рыбушкин передернул плечами, и Осип продолжал:

– Ты можешь нам помочь, я знаю. Дело жизни и смерти. Ты знаешь, я словами не разбрасываюся, так что как сказал, так оно, значица, и есть. Я знаю, что ты и посейчас ставишь на умняк ребятишек. Советуютси с тобой, «разводящим» просят побыть, и ты никого не прокидываешь, идешь навстречу, так, Валентин Самсоныч?

– Бывает… – нехотя признал тот, разливая самогон по стаканам.

– Стало быть, если нужно что-то узнать по твоим каналам, ты можешь сделать, – продолжал Осип. – Люди эти не свое взяли. Они мутные. Один – нелюдь «чичиковый», из Грозного, в балашихинских гонял. Кликуха его Маг была. Может, слышал, нет?

– Не припомню.

– Он, Маг этот, сейчас хранцузом заделалси, – отходя от первоначального легкого волнения, продолжал Осип. – Пашет на ихнюю разведку. Второй – настоящий хранцуз. Жодле его зовут. Но он хоть и настоящий, но все равно бобер ишшо тот. Падла редкий. Он, стало быть… кгрррм… енто… Саныч, лучше ты расскажи, у тебя язык енто… бойчей. Давай, а?

Иван Саныч проглотил самогон, прикусив при этом язык, и наскоро изложил неподвижному Рыбаку суть обуревающей их проблемы.

Валентин Самсонович слушал с совершенно непроницаемым лицом и жевал огурец. Когда Астахов закончил, то Рыбак минуту-другую молчал, и когда Осип хотел было напомнить, что они ждут его реакции на сообщенное, Валентин Самсонович заговорил негромко, хрипловато и отрывисто, подчеркивая каждое слово:

– Значит, так, мужики. Я не спрашиваю у вас, что я за это получу. Я знаю, что вы можете предложить достаточно много, и договор выполните. По крайней мере, в тебе, Осип, я уверен, а Ивана я пока не знаю. Может статься, что я смогу помочь вам. По крайней мере, Мага поднять на поверхность можно: думаю, что бывшему балашихинскому авторитету не засветиться довольно трудно. Признают его, расшифруют. Вот только я не могу понять: даже если вы их, с моей или без моей помощи, найдете, на что вы рассчитываете? Из того, что я про этих ребят услышал, я понял, что они выпустят вас в тираж без особого. И твой батя, Иван, не станет тебя тянуть, если что не сойдется. Если эти Жодле и Али Магомадовы вас катнут. Александр Ильич человек своекорыстный. Коварный. Я его давно знаю, хоть уже лет шесть или семь не видел, но думаю, что скурвился он еще хуже прежнего. Слыхал я и о том, как он с тобой поступил, и с Осипом за старую дружбу чуть было не рассчитался, как Иуда. Найдет он еще свою осину, найдет. Но сейчас не о нем речь. Вы затеваете опасную игру, ребята.