Камрань, или Последний «Фокстрот» - Юрий Николаевич Крутских

— гороховый суп, шпроты и отбивная из воблы. Как видите, изобретательности нашего кока не было предела. На третье пили солёный чай. Почему солёный? Потому что в цистерну пресной воды каким-то непостижимым образом попала забортная вода. Совсем, кстати, не много. Но этого оказалось достаточно для того, чтобы пресная вода стала походить на огуречный рассол, а чай, даже хорошо подслащённый — на кипячёную мочу (я не знал, какова на вкус моча, к тому же кипячёная, но кто-то из знатоков так сказал, и вот теперь я тоже знаю).

Голодать, как видите, особо не приходилось. В гороховой каше, шоколаде и шпротах недостатка не было. Правда, из-за жары есть совсем не хотелось. И это хорошо, потому как горохово-шоколадная диета весьма отрицательно сказывалась на скрытности подводной лодки. После отбоя начинала звучать такая кишечная канонада, что я всерьёз опасался, как бы в седьмом отсеке не сорвало с креплений аварийный люк. Кроме того, опять же, существовала опасность, что вражеские акустики могут нас запеленговать по демаскирующим признакам. Страдало, конечно, и качество воздуха, но я лично не испытывал от этого ни малейшего дискомфорта, потому как вскоре навострился спать в противогазе.

Но нельзя сказать, что всё было совершенно безоблачно, некоторые мелкие неудобства всё же омрачали наше увлекательное путешествие вблизи экзотических островов. Хотя командир иногда и давал поглазеть в перископ на зеленеющие вдали берега, но это только раззадоривало воображение, и все остальные достопримечательности приходилось домысливать самому. Убогий рацион тоже давал о себе знать. От шоколада очень скоро стало тошнить. Вид и запах шпрот и сегодня вызывает у меня чувство отвращения. На гороховую кашу я с тех пор смотреть не могу. Но если без еды худо-бедно можно прожить неделю, а то и две, то без воды в такую жару долго не протянешь. Заляпанный грязными руками дюралевый чайник с подсоленной водичкой постоянно ходил по кругу. К его изогнутому носику то и дело приникали жаждущие уста. Неприкосновенные запасы воды, хранящиеся в аварийных бачках, подвешенных к подволоку в каждом отсеке, были опрометчиво выпиты в первые же дни плавания. Последний такой бачок по-настоящему пресной воды доктор успел спасти, и сейчас он находился в каюте старпома под кроватью, опломбированный, рядом с канистрой спирта и хранился на всякий непредвиденный медицинский случай.

Но и отсутствие нормальной пресной воды было бы нипочём, если бы не изматывающая жара. Для экономии электроэнергии и соблюдения режима тишины системы кондиционирования и вентиляции не включались. РДУ-шки, вырабатывающие кислород, раскалялись, как печки-буржуйки, и к ним было не подойти, коробочки КПЧ на подволоках аккумуляторных отсеков, нейтрализуя водород, также разогревались — пальцем не тронь. Всё это создавало эффект хорошей русской бани, жаркой и влажной, после которой, правда, не было возможности выйти на улицу, упасть в снег, облиться ледяной водой и испытать таким образом неземное блаженство.

Конечно, за полгода в тропиках, к жаре мы уже успели привыкнуть, но в этом походе жара была какая-то особенная. Вроде и температура в отсеках не поднималась выше обычных значений, но порой хотелось лечь и сдохнуть, чтобы тебя положили в цинковый ящик, засыпали льдом и поместили в холодную провизионку, да так и возили до самого возвращения на Родину, а потом закопали бы где-нибудь за Полярным кругом в вечной мерзлоте.

Не спасали от жары и редкие всплытия. Наоборот. Подчас становилось ещё хуже. Всплытия происходили по ночам. Начиналась зарядка АБ. Запускались дизеля, подключались в режиме генераторов электромоторы. Всё это крутилось, ревело, нагревалось и ещё больше повышало градус в отсеках. Тяжелее всего приходилось электрикам в шестом, где температура поднималась порой до совершенно неприличных значений. При движении же в подводном положении под РДП (в режиме работы дизеля под водой) ад плавно перемещался в дизельный отсек. К концу заряда батареи столбик термометра там порой подходил вплотную к пятидесяти. После того, как в пятом получила тепловой удар и, подрыгав лапками, скоропостижно скончалась крыса, доктор окружил мотористов особой заботой. Во время наиболее тяжелых вахт он сам находился в отсеке со своим неотложным чемоданчиком в готовности откачать любого павшего бойца и героически потел вместе со всеми. Такова была его беспокойная натура — всегда быть на переднем крае. У нас же, в седьмом, температура редко поднималась выше сорока градусов, и половина экипажа ходила к нам передохнуть-охладиться. Вторая половина ходила в первый отсек: там, сказывали, было совсем холодно, не больше тридцати пяти — настоящий курорт.

Некоторое облегчение наступало при погружении на глубину, близкую к предельной, что иногда приходилось делать для обеспечения более качественного гидроакустического наблюдения. На глубине 250 метров температура воды на несколько градусов отличалась от той, что была у поверхности, и через какое-то время это начинало ощущаться. Не поверите, но в тех условиях разница даже в два-три градуса существенно влияла на самочувствие. Как-то командир поведал, что теперешняя жара — херня, а вот когда он в начале восьмидесятых ходил на одиннадцать месяцев в Индийский океан, тогда было действительно жарко. Один раз на подходе к Сокотре разразилась песчаная буря — такая, что невозможно было открыть рубочный люк, песок проникал везде, скрипел на зубах. Нельзя было даже запустить дизеля — абразивная пыль быстро вывела бы их из строя. Пришлось погружаться и несколько суток болтаться под водой на разряжённой аккумуляторной батарее. Вот тогда-то, сказал командир, было по-настоящему жарко. Если честно, не поверил я командиру, потому как был уверен, что жарче уже не бывает. Моему далеко не хилому организму вполне хватило и месяца такой жизни, чтоб превратиться в форменного доходягу. Взвесившись по возвращении на базу, я обнаружил, что пяти моих честно нажитых килограммов — как не бывало.

Но не однообразное питание, не отсутствие нормальной питьевой воды, даже не изматывающая жара досаждали больше всего. Лично для меня самым серьёзным испытанием оказалась невозможность соблюсти элементарные правила личной гигиены. Постоянно влажное липкое тело нещадно чесалось и покрывалось прыщами во всяких, порой труднодоступных, местах. Зуд не давал покоя ни днём ни ночью. Устраиваясь где-нибудь посидеть, люди инстинктивно занимали место так, чтобы можно было поелозить, потереться спиной. Акустики, которым на вахте подолгу приходилось сидеть неподвижно, выходили из рубки полосатые, как зебры, струйки пота, стекающие по грязному телу, промывали на коже светлые полосы.

Возникали и новые модные течения: вдруг все стали вязать галстуки из полотенец. Через какое-то время полотенце набухало. За день его несколько раз приходилось выжимать. На следующий день полотенце начинало пахнуть, ещё через день приобретало стойкий запах мочи. Своё, кстати, не воняло.

О