Четвертый Рейх - Виктор Косенков

Логика расшаталась и вихляла. Вместо нее перло что-то субъективное, и уже поднимала голову паранойя. Но Александр этого сейчас не заметил.

Он отступил на шаг, резко вскинул руку, сбрасывая с головы чужую конечность. Щупальце поддалось на удивление легко. Словно было абсолютно расслаблено.

Погребняк отступил еще на пару шагов. Осьминог не двигался, стоял на том же месте и смотрел большими грустными глазами.

— Отстань от меня, — рявкнул Александр, развернулся и бегом помчался прочь. Куда угодно, лишь бы подальше от этого, копошащегося у него в голове.

Глизе 581-g. В это же время

Обед принесла все та же пара. Женщина в прическе-шлемофоне и мужчина, напряженный как струна.

На стол поставили три блюда. Суп, более всего похожий на куриный, но, на вкус Богданова, слишком перченый, длинные белесые сосиски с какой-то массой в качестве гарнира, которая должна была заменить людям картофельное пюре. И компот — единственное блюдо, которое почти полностью соответствовало своему земному аналогу. Ко всему этому прилагалось три кусочка серого хлеба. Положенные на отдельную тарелочку, эти кусочки казались отдельным блюдом. Видимо, с зерновыми в Четвертом Рейхе было не очень.

Доктор, как всегда, проглотил еду, как птенец принесенного ему червяка. Миг! И тарелки пустые.

Игорь копался дольше.

— У вас отменный аппетит, Кадзусе.

— Не жалуюсь. Это дело привычки. Я рос в небогатой семье. Родители были учеными, но тогда это не приносило дохода. Впрочем, как и сейчас. Они откладывали на наше с братом образование. Поэтому еда, была одним из тех удовольствий, которые мы быстро научились ценить. Мацуме, например, везде таскал с собой ложку.

— Зачем?

— Ну, никогда не знаешь, где случится поесть. Однажды мальчишки отобрали у него ложку. У брата случился приступ. Начались конвульсии. Изменился голос. Обидчики испугались, а я бросился на них с кулаками. За это нас потом чуть из школы не исключили.

— Почему вас? Они же первые начали…

— Да, но одному я выдавил глаз, — невозмутимо ответил доктор. — А другому сильно повредил мошонку.

У Богданова отвисла челюсть.

— Скандала удалось избежать. Мы с братом имели очень хорошую успеваемость и шли на медали. А школе в те годы это было очень важно. Но, чтобы оплатить наложенные на нас штрафы, мы пошли работать. Я устроился в местную лабораторию, мыть пробирки. Наверное, это определило мое будущее, — голос Кадзусе был совершенно спокоен. — Брат тогда улетел вместе с мамой на «Амальтею-3».

— Понимаю, — выдавил Игорь. — У меня все было проще. Я из интерната. Родителей не помню. Но кормили нас всегда хорошо…

Доктор покивал понимающе.

— Тогда вам будет трудно адаптироваться к местной кухне. Да еще с поправкой на национальные традиции.

Богданов улыбнулся.

— Значит, вы тоже считаете, что она несколько… странновата?

— Не то слово, — с совершенно серьезной миной ответил Кадзусе. — Но вот компот хороший.

Они засмеялись.

— А скажите, Кадзусе, то, что ваш брат говорил о каких-то людях без скафандра и в вакууме… Что это?

Доктор помрачнел.

— Если вы спрашиваете меня как медицинского работника, то ничего путного ответить я не смогу. Увы. Мы научились определять практически любые патологии.

— Да, но ваш брат гений, как не крути.

— Будь он сто раз гений, его бы не взяли в эту экспедицию, будь у него хоть вот столечко каких-нибудь проблем. — Кадзусе показал на пальцах, сколько должно быть проблем у человека, чтобы его не пустили в космос. — Вы и сами это знаете.

— То есть, люди могут жить в вакууме?

— В вакууме? Нет, — доктор покачал головой. — В пустоте люди не живут. Они там лопаются. Разница в давлении…

— Я знаю, — поспешил прервать его Богданов. — Но как тогда объяснить то, что Мацуме сказал? Вранье?

— Нет. Это было бы слишком просто. Да и зачем? Ложь всегда должна иметь выгоду, иначе она теряет смысл. А тут я не вижу мотива.

— А что тогда?

— Видите ли, Мацуме с детства был… странным. Но поймите меня правильно, Игорь. Я уже сказал, что никаких патологий обнаружено не было. С ним работали лучше доктора, психиатры, и их выводы вы можете увидеть в его личном деле. Все чисто. Но говорить он начал сравнительно поздно. Не из-за задержек в развитии. Нет. Просто… не хотел.

— Почему?

— Бывает, что вы чего-то не хотите?

— Конечно.

— Вот и он так же. Как-то раз, проходя мимо его двери, я услышал голос. Его голос. Мы все думали, что Мацуме не говорит. Что это болезнь. И тут я слышу, как он говорит, причем хорошо говорит. Я открыл дверь. Брат стоял посреди комнаты и о чем-то беседовал со своим игрушечным медвежонком. Мне даже показалось, что он слышит, как медвежонок отвечает ему. Знаете, есть такое расстройство психики… когда появляются выдуманные друзья. Некоторые дети их не только слышат, но и видят, и даже чувствуют.

— И что же дальше?

— Дальше он замолчал. А я спросил его, почему же он не говорит с нами. И знаете, что он ответил?

— Что он не хочет? — попытался угадать Богданов.

Кадзусе кивнул.

— Именно так. Не хочет. Я тогда на него обиделся и поколотил.

— А вы, доктор, оказывается, любили подраться в детстве.

— И до сих пор люблю. На чем, вы думаете, мы сошлись с Баркером?

— С первого взгляда, не скажешь. Брат на вас не обиделся?

— Нет. — Кадзусе улыбнулся чему-то своему. — Но зато стал говорить со всеми. Иногда, знаете, хорошая трепка заменяет тысячу докторов.

— Хорошенький рецепт, из уст врача.

— Пользуйтесь на здоровье. — Японец чуть поклонился.

— А что же было дальше?

— С Мацуме? Мы поступили в разные институты. Потом я начал практику. Потом был Марс.

— А у него что было?

Кадзусе ухмыльнулся.

— Капитан, у нас у всех что-то да было. Даже у Погребняка была наверняка какая-нибудь история… с душком. И, может быть, не одна. Это совсем не потому, что мы такие уникальные. Нет. У всех спейсменов есть что-то эдакое за душой. Китайцы говорят, нет такого печенья, где не лежало бы предсказание. У меня этим предсказанием был Марс, и профессор Сервантес, убитый в собственной лаборатории.

— Вы сказали, что он погиб…

— Да. Когда на твою голову падают бомбы, выжить трудно. Его убили, Игорь. Неужели вы не поняли. Мне кажется, я достаточно прозрачно намекнул вам. Его убили те, на кого он работал. Из-за всего того, что он нарыл там, в своем раскопе.