Человеческая гавань - Йон Айвиде Линдквист

В бутылке плавали какие — то веточки и листья. Анна — Грета взяла стакан и нацедила в него мутную жидкость.

— Что это? — спросил Андерс.

— Полынь, — ответила Анна — Грета, — говорят, что эта настойка помогает спастись.

— От чего спастись?

— От тех, кто приходит из моря.

Андерс понюхал содержимое стакана. Запах был странный.

— Разве полынь не ядовитая?

— Ядовитая, — сказала Анна — Грета, — но все лекарства ядовиты, если употреблять их без меры, и полезны в малых дозах.

Он понимал, что вряд ли бабушка захочет его отравить, но запах его все — таки смущал.

Полынь…

В его голове пронесся целый ряд ассоциаций, пока он подносил стакан к губам.

Заросли полыни около пляжа… бутылка в сарае… полынь… она отравляет воду… она — враг воды.

Вкус был ужасный, от горечи у Андерса свело язык. По жилам потекло тепло. Заплетающимся языком он сказал:

— Может, мне еще чуточку выпить?

Анна — Грета закрутила пробку и поставила бутылку обратно на шкаф. Андерс поднялся:

— Можно мне одолжить у вас штаны? Мне надо дойти до Смекета и убедиться, что Элин там, иначе я просто не знаю, что делать.

Симон пошел за штанами. Всякое барахло у них хранилось в «кладовочках», где поколения за поколениями копились поношенные вещи. Андерс остался наедине с Анной — Гретой.

— Спасает от тех, кто приходит из моря, — повторил он ее слова. — Что это значит?

— Мы поговорим об этом в другой раз.

— Когда?

Анна — Грета не ответила. Андерс рассматривал фотографию Эльзы. Она выглядела сердитой и разочарованной. Или, скорее, оскорбленной.

— Она всегда была одна? — спросил Андерс. — Эта Эльза?

— Нет, у нее был муж намного старше ее. Его звали Антон, мне кажется. Он умер от сердечного приступа.

— На рыбалке?

— Да. Откуда ты знаешь?

— Она нашла его в лодке?

— Да, нашла. Откуда ты знаешь? Кто тебе рассказал?

Симон вошел на кухню со штанами, перекинутыми через руку. Он протянул их Андерсу вместе с ремнем и сказал:

— Не самые лучшие, но это все, что я нашел.

Андерс натянул на себя слишком широкие штаны и туго подпоясался ремнем. Симон не сводил с него взгляда.

— Как ты? Может, мне пойти с тобой?

Андерс улыбнулся:

— Думаю, не стоит. Я ведь теперь защищен?

— Я ничего толком не знаю, и я думаю, что Анна — Грета тоже толком ничего не знает. Может защищен, а может, и нет.

— Это правда, — подтвердила Анна — Грета. — Никто ничего до конца знать не может.

— Я пойду, — сказал Андерс, — проверю, вернулась она или нет.

Он взял фонарик и направился к дверям. На пороге он обернулся.

— Призраки, — сказал он задумчиво, — всюду призраки.

Затем он кивнул Симону и Анне — Грете и шагнул в темноту.

Прежде чем включить фонарик, он посмотрел на небо. На небе отчетливо играли какие — то всполохи. Андерс вернулся обратно на кухню. Там он спокойно сказал:

— Мне кажется, что на Каттюддене снова пожар.

Было уже почти три. Андерс мечтал о том, чтобы Элин спокойно спала в постели, когда он вернется домой, и ему бы не пришлось вновь отправляться на ее поиски.

Подойдя к Смекету, он сделал крюк и достал из сарая топор. Может быть, это было совершенно бесполезно, но он чувствовал себя куда уверенней с топором в руках.

В деревне послышалась пожарная сигнализация как раз в тот момент, когда он нажал ручку двери. Дверь была заперта. Андерс постарался вспомнить, запирал ли он дверь? Нет, он не запирал. Точно не запирал, и он помнил это совершенно отчетливо.

— Элин! — закричал он. — Элин, ты тут?

Он прижал ухо к двери, потом толкнул ее посильнее. Дверь распахнулась, и он шагнул в прихожую, тихо проговорив:

— Элин? Это я.

Он снял ботинки, запер за собой дверь и покрепче сжал топор. Включив фонарик, он обвел лучом прихожую и кухню. Несмотря на ужасную усталость, сковывавшую его тело, чувство страха заставило его красться через холл на цыпочках. Страх не давал спокойно дышать. Он взял топор и сжал его покрепче.

Нет, только не сейчас, не надо ничего больше.

Фонарик осветил привычную кухонную мебель. В его луче она приобретала странные формы и отбрасывала причудливые тени.

— Элин, — прошептал он, — Элин, ты тут?

Половицы в кухне скрипели под ногами, и он остановился. Пожарная сигнализация была не так громко слышна в помещении, но тем не менее мешала понять — есть тут кто — то еще или нет?

Он вошел в гостиную. Печка еще не потухла. Ничего необычного, только дверь в спальню плотно закрыта. Андерс облизал пересохшие губы. Он все еще чувствовал вкус полыни.

Он открыл дверь в спальню. Элин сидела на кровати. Она так завернулась в одеяло, что торчала только голова. Одеяло было запачкано кровью и глиной.

Она смотрела на Андерса страшным взглядом. Он не посмел войти в комнату или включить свет, потому что не знал, как она будет реагировать. Он осторожно отложил топор и посветил фонариком, прислушиваясь к пожарной сигнализации. Затем он посмотрел на Элин, и по его телу прошла дрожь.

Она мертва. Они убили ее и оставили здесь.

— Элин? — прошептал он. — Элин, это Андерс. Ты меня слышишь?

Она кивнула. Слабый — слабый кивок. Затем она тихо сказала:

— Не оставляй меня. Пожалуйста, не оставляй меня!

— Я только позвоню.

Андерс пошел на кухню, включил свет и набрал номер Анны — Греты. Он рассказал, что она вернулась, сидит на кровати и что теперь они собираются пару часов поспать.

Анна — Грета повесила трубку, и Андерс остановился у кухонного стола и уставился на кассету на столе. Ему так хотелось позвать кого — нибудь на помощь. Позвонить бы Калле, позвать его в гости, сидеть за кухонным столом и слушать его мягкий гетеборгский говор, болтать о всякой ерунде, смеяться детским шуткам.

Как такое может происходить с нами? Как может такое случаться с людьми, когда в мире есть пленка, сохранившая запись детского радиоспектакля с голосом веселого Калле? С его наивными шуточками и вопросами?

Он положил трубку. В груди что — то сжалось. Нет, он скучал сейчас не по Калле, он скучал по своему отцу. Калле напоминал Андерсу то время, когда отец давал ему слушать эту пленку. Сколько было тяжелых, но в то же время совершенно необходимых воспоминаний.