Жажда боли - Эндрю Миллер
Шрифт:
Интервал:
Они напряженно всматриваются вдаль, пытаясь увидеть очертания дома, мерцающий огонек.
— Вон там!
— Молодчина, господин Федерстон!
Дом немногим лучше лачуги. Абу выскакивает из экипажа, стучит в дверь. Остальные следят за ним через окно, протирая запотевшие стекла. Дверь открывается, и Абу входит внутрь. Вернувшись через пять минут, он усаживается на свое место, и снег начинает таять на его сапогах.
— Мы спасены! — смеется он. — Один замечательный парень сообщил мне, что в получасе езды отсюда есть монастырь.
Проходит полчаса. Час. Ничего похожего на монастырь. Да и вообще ничего. Миссис Федерстон раздраженно осведомляется, правильно ли понял месье Абу, в какую сторону надлежит ехать. Месье Абу смотрит на нее тяжелым, лишенным уже ненужной им обоим светскости взглядом. Пастор потихоньку прикидывает, сколько у них шансов выжить, останься они наедине с метелью. Немного печенья и последние полбутылки французского коньяку. Можно ли будет разжечь огонь? У него есть с собой трутница, а вокруг, должно быть, достаточно сучьев и веток.
Слово «волк» одним прыжком, точно живой зверь, вскакивает в его мысли. Детские сказки про волка. Детские сны, в которых животное с колючим мехом и прозрачными ледяными глазами следит, притаившись и принюхиваясь, за спящим в лесах сновидений. И нет рядом матери, чтобы прогнать это чудовище колыбельной песней. Вот, оглядывая товарищей, думает пастор, вполне подходящий момент вспомнить об утешительной силе молитвы, и он уже проговаривает про себя «Отче наш», хоть слова громоздятся во рту, как огромные камни, когда вдруг и молитва и мысли его обрываются.
— Это что же такое было?.. — спрашивает мистер Федерстон.
Второй выстрел звучит отчетливее. Коляска останавливается. Все молчат. Крик? Люди боятся дышать. Слышно лишь, как бьются их собственные сердца и воет ветер.
— Охотники? — предполагает пастор.
— В такую-то погоду? — усмехается миссис Федерстон.
— Может, это сигнал? — говорит пастор. — Какой-нибудь путешественник, попавший в отчаянное положение. Не следует ли нам это выяснить, месье?
— В здешних краях есть бандиты, месье? — спрашивает мистер Федерстон.
Абу пожимает плечами. Потом опять.
— К сожалению, — говорит он, — есть на свете вещи, которых не знает даже Абу.
— Почему бы кому-нибудь из вас не взглянуть, в чем там дело? — предлагает миссис Федерстон. — Почему вы все сидите и ничего не предпринимаете?
— Я абсолютно уверен, дорогая, — говорит мистер Федерстон, — что мой главный долг защищать тебя.
— Браво, месье! — восклицает Абу. — Что касается меня, то я уже выходил однажды и мне это совсем не понравилось. Чулки у меня до сих пор мокрые.
Все глядят на пастора. Секунду он выдерживает их взгляды, потом застегивает ворот, с трудом открывает дверцу коляски с той стороны, где сидит, и спрыгивает, как можно легче, в ревущую метель.
Кучер держит на коленях короткоствольное ружье с раструбом. Лишь глаза у него не замотаны и с живостью смотрят вокруг. Тулуп покрыт ледяной коркой, а в складки шляпы толстым слоем забился снег.
— Пойдем посмотрим вместе! — обращается к нему пастор по-немецки, и снег бьет пастору в лицо, пока он подыскивает подходящую грамматическую конструкцию. Императив или кондиционалис? Кучер мотает головой — скупой жест, но свидетельствующий о непоколебимом решении.
Его преподобие отворачивается, поглаживает ближайшую гнедую лошадь. Даже сквозь новые перчатки он ощущает тепло. Бедные животные. Какой у них жалкий вид. Прикрывая руками лицо, он глядит вперед на рижский тракт, потом пускается по нему, пригибаясь на снежном ветру, но, пройдя двадцать ярдов, вспоминает, что безоружен. Наклоняется, поднимает с земли сук, стряхивает снег и берет его наподобие мушкета. В такую погоду можно и ошибиться. Выстрелов не слыхать. Никаких признаков жизни вокруг.
Сколько же ему так идти? Главное, не терять из виду коляску. Тогда недолго и заблудиться, сбиться с дороги, потерять представление о верном направлении и, постепенно слабея, замерзнуть. Стоит только лечь, и его занесет в считанные минуты. До осени пролежит он так, погребенный под снегом, а весной какой-нибудь крестьянин с собакой найдет его окоченелый труп. Какое пустынное место! Точно вся земля вокруг беспрерывно стонет о небытии.
Пастор оборачивается. «Мэми Сильви» хоть с трудом, но еще различима. Еще десять шагов — и назад. Он считает вслух до семи, но вдруг останавливается. Что-то появляется впереди него среди метели. Человек? Там двое. Один стоит, другой лежит на снегу. На обочине почтовая карета, колеса которой завязли в сугробах. Одна лошадь.
Сжимая свой сук, пастор подходит ближе. Кто бы они ни были, но на разбойников не похожи. Это скорее жертвы, чем злоумышленники.
— Эгей!
У человека в руке пистолет, он быстро наводит его на лицо пастора, затем опускает руку. Пастор делает еще несколько шагов. Отбрасывает сук.
— Доктор Дайер?
Теперь они стоят рядом на дороге. В подстриженной голове Дайера зияет глубокая кровавая рана.
— Дорогой сэр, что случилось? Вас ограбили?
— Вы знаете меня, сударь?
— Я видел вас в Париже на Королевской площади.
— Не припомню.
— Преподобный Джулиус Лестрейд, сэр. Это ваш компаньон? Он тяжело ранен?
— Это форейтор. Мой «компаньон» выстрелил в него, когда удирал.
— Выстрелил?
— Но сначала ударил меня и набил карманы моим золотом.
Пастор встает на колени в снег рядом с мальчишкой-форейтором. Оказывается, это вовсе не мальчишка, а взрослый мужчина лет пятидесяти, остолбеневший от ужаса. Пуля вошла ему в запястье и вышла у локтя. Когда пастор поднимает голову, то видит, как Дайер, наклонившись, вытаскивает из почтовой кареты саквояж, вернее сначала один саквояж, дорожный, а потом другой, поменьше, зеленого сукна, который немного позвякивает, когда он его поднимает.
— Насколько я могу судить, Лестрейд, вы не пешком пришли сюда из Парижа.
— Конечно же нет. Вон там экипаж.
— В таком случае буду вам очень признателен, если вы подвезете меня до ближайшего города. Если вы знаете меня, то, следовательно, знаете также и то, куда я направляюсь.
— Боюсь, никто из нас в такую погоду далеко не уедет. Ага! Вот и они!
«Мэми Сильви» потихоньку подкатывает поближе. Мистер Федерстон сидит рядом с кучером, который вскинул ружье, уперев его в плечо. «Будет чудо, если в этой заварушке меня не пристрелят», — думает пастор.
— Эгей!
— Эге-гей!
Раненого форейтора вносят в коляску, за ним садится Дайер, чье лицо оплетено страшной кровавой паутиной. Оставшаяся почтовая лошадь привязана к коробу позади экипажа. Мистер Федерстон решает остаться на козлах с кучером. Внутри его преподобие без особого успеха возится со стонущим форейтором, а миссис Федерстон предлагает Дайеру платок вытереть лицо. Он вытирает и отдает платок назад. Миссис Федерстон берет его и без лишних эмоций бросает под ноги.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!