Нежный bar - Дж. Р. Морингер

Но все равно в тот вечер, делая пометки о том, что сказал Атлет и остальные, записывая их рассказы и остроумные замечания, я был похож на студента. Я законспектировал больше, чем на семинаре у профессора Люцифера, потому что это мне не хотелось забывать. Любопытно, что мужчин совсем не удивляло, что я делаю записи. Они будто всегда ждали, когда же кто-нибудь начнет записывать житейские мудрости, которые нелегко им дались.

В три часа утра бар «закрылся», хотя никто и не поднялся с места. Дядя Чарли запер дверь, налил себе самбуки и прислонился к стене. Вид у него был измученный. Он поинтересовался, как идет моя учеба. Ему казалось, что что-то не так. Выкладывай, сказал он. В течение вечера я успел заметить, что наряду с многочисленными шутливыми ролями, которые дядя Чарли играл в баре, у него была одна серьезная роль. Главный судья «Пабликанов». Гусь Законодатель. Люди обращались к нему с проблемами и вопросами, и всю ночь он издавал вердикты. Иногда поступали апелляции. Тогда он принимал окончательное решение, стукнув бутылкой, как молоточком, указывая пальцем на грудь апеллировавшего. Я рассказал ему суть своего дела или, по крайней мере, начал.

Меня прервал мужчина с гривой лохматых волос и бритыми висками — волос у него на голове было в два раза больше, чем у нормальных людей. Он облокотился на барную стойку и заныл:

— Еще по одной на дорожку, а, Гусь?

— Жди своей очереди, — отрезал дядя Чарли. — Я разговариваю с племянником, у него проблемы в университете.

Грива повернулся ко мне с сочувственным видом. Мне не очень-то улыбалось открывать душу при Гриве, но другого выхода я не видел. Мне не хотелось быть грубым. Я рассказал ему и дяде Чарли о том, что чувствую себя несостоятельным по сравнению с однокурсниками, особенно с соседями по комнате. Один из них уже успел издать свою первую книгу. Второй летом работал в онкологическом центре имени Слоан-Кеттеринг. «В его честь назвали разновидность лейкемии», — сказал я. Другой парень выучил наизусть почти все трагедии Шекспира. На любой случай у него была припасена емкая цитата из Барда, тогда как я с трудом мог вспомнить, что Гамлет родом из Дании. И, наконец, был еще Джедд Редукс,[67]который становился все самоувереннее в течение учебного года.

— Я понял, — сказал дядя Чарли. — Тебе некомфортно, потому что ты начал жизнь с комбинации семерка-двойка разных мастей.

— Что?

— Семерка-двойка разных мастей — самая неудачная из всех возможных комбинаций в покере.

— Я ничего в этом не понимаю. Просто чувствую себя как… рыба, выброшенная на берег.

— Я тоже, — пожаловался Грива. — Я себя чувствую как мужчина, которого оставили без пива. Гусь — пожалуйста.

Дядя Чарли надул щеки и уставился на Гриву. Потом медленно потянулся за льдом и бутылкой пива.

— За счет заведения, — буркнул он, со стуком поставив бутылку перед Гривой. — А теперь проваливай.

Грива исчез в толпе. Его прическа напомнила мне хвостовой плавник кита, погружающегося в океан.

Дядя Чарли наклонился ко мне и спросил:

— А ты чего ожидал? Ты студент лучшего университета страны. Думаешь, в Йель принимают идиотов?

— Только одного.

— Черт. Что тебе нужно прочесть в эти выходные?

— Фому Аквинского.

— Древнегреческий философ. В чем проблема?

Как это выразить в двух словах? Дело не в том, что мне было страшно, и не в плохих оценках. Я читал и читал, старался изо всех сил, но без Билла и Бада, которые могли мне все растолковать, я терялся. «Генрих IV, часть первая»? Я не понимал, черт возьми, о чем там говорится. И что меня раздражало больше всего — что все герои стояли у барной стойки. Почему я не мог понять барную болтовню? Потом был еще Фукидид. Боже! Мне хотелось забраться в книгу и задать взбучку этому старому подлецу. Мне хотелось заорать: «Да объясни ты все по-человечески, мужик!» Я выучил наизусть одно предложение из «Истории Пелопоннесской войны», предложение, которое было длиннее, чем сама война. «Для истинного автора подчинение народа не столько непосредственный фактор, сколько сила, которая позволяет ему найти способ этого избежать». Сколько бы раз я ни перечитывал это предложение, я не мог ничего понять, поэтому я просто ходил туда-сюда, переваривая его, бормоча про себя, как Джо Ди. А теперь еще этот Фома Аквинский! Он изменил мир, логически доказав существование Бога, но как бы внимательно, шаг за шагом, я ни читал его аргументы, они меня не убеждали. В чем доказательство? Я верил в Бога, но я не видел ни доказательства, ни смысла в том, чтобы попытаться предоставить подобное доказательство. Это казалось мне квинтэссенцией веры.

Самым худшим, самым возмутительным было то, что у меня всегда оказывалось в два раза больше домашних заданий, чем у однокурсников, потому что я записался на этот чертов «Курс-ориентацию».

Я, должно быть, на некоторое время углубился в свои мысли, потому что дядя Чарли щелкнул пальцами перед моим лицом. В чем проблема? Мне хотелось рассказать ему, но я не мог — не потому, что стыдился, а потому, что был пьян. Абсолютно, беспросветно пьян — так напивался я в своей жизни нечасто. Я всегда буду в красках помнить это состояние, как полное отсутствие страха и беспокойства. Вот только один нюанс. Я не мог двух слов связать. Дядя Чарли продолжал смотреть на меня: «В чем дело?» Поэтому я пробормотал что-то про Аквинского, и у меня получилось: «Сочленения Эквинского очень сложженые». Дядя Чарли крякнул, я тоже, и каждый из нас притворился или искренне поверил, что это настоящий мужской разговор.

— Пора закрываться, — сказал дядя.

Убрав деньги, я нашел свой чемодан и направился к двери. Я уносил с собой полные карманы записей об Атлете и остальной компании, а также у меня было на девяносто семь долларов больше, чем перед приходом сюда, а ребята в баре, включая Стива, официально провозгласили меня мужчиной. Такой день рождения не забудется. Кто-то проводил меня до двери, изображая бой с тенью. Наверное, Атлет. А может быть, тень Атлета. Когда я выходил в розовеющий рассвет, все сказали мне:

— Возвращайся поскорее, пацан.

Они не расслышали — или не разобрали — мой ответ:

— Я пду, — сказал я. — Пду.

Второй курс будет легче, пообещала мама. Потерпи, попросила она. Продолжай стараться. Старайся снова и снова. Имея за плечами «Курс-ориентацию» и профессора Люцифера, ты сможешь подтянуть оценки.

У меня не хватило духу признаться матери, что стараться бесполезно, потому что мозги у меня сломались. Когда я старался, это только усугубляло проблему, как нажатие на педаль газа, когда мотор залит. Я не дерзнул сказать матери, что меня, возможно, отчислят из Йеля, что скоро я потеряю эту блестящую возможность, за которую она бы отдала свою атрофированную правую руку.