Забытые по воскресеньям - Валери Перрен

нежно держа за руку. Тихонько закрываю дверь и иду за халатом, потом тщательно протираю руки дезинфицирующим средством, в коридоре встречаю Марию.

– Что делаешь в сочельник? – спрашивает она.

– Какой сочельник?

– Проснись, Жюстин, следующей ночью начнется новый год!

– Плевать я хотела на новый год, я не чувствую его приближения.

– Ты знаешь, кто пришел к Полю?

– Внук. Он часто здесь бывает.

– Странно, что я никогда его не видела. Думала, старика не навещают…

– Он приходит рано утром.

– Ясно… Важная новость. И хорошая.

Я захожу в процедурную, начинаю собирать тележку и думаю о Романе, о печальной любви, утраченной любви, несуществующей любви. Вхожу в первый коридор. Первая дверь, первая палата, первые «Добрый день!», первая боль, первое «Не помню», первые оскорбления в мой адрес, первые истории, первые пеленки, которые нужно поменять. Мне хочется умереть вместо Элен. Увы, я знаю, она уже выиграла, стартовав гораздо раньше меня.

Глава 66

Люсьен и Элен придумали годовщину своей не-свадьбы. Первый день года. День обещаний. 31 декабря они закрывали кафе в полдень и «уезжали» в свадебное путешествие.

Только в этот, единственный в году день Люсьен приходил в спальню Элен: даже после приобретения музыкального автомата и отъезда Розы они жили в разных комнатах.

За сорок лет эта спальня никак не изменилась. В ней стоят кованая кровать, туалетный столик, шкаф и трюмо, стены бледно-голубые, на окнах – кружевной тюль, одно выходит на задний двор кафе, другое – на Церковную площадь.

Роза росла, к прежним фотографиям добавлялись новые. А каждые десять лет Люсьен красил стены в тот же цвет.

31 декабря, в 13:00, он ставил голубой чемоданчик на паркетный пол в спальне Элен, и они повторяли путешествие лета 1936-го. Каждый год они меняли пункт назначения, но обязательно в одной из жарких стран. Из-за солнца. И моря. Главным было море.

Каждый год Люсьен становился капитаном. Его любимым направлением был Египет. Красное море. Он нырял в простыни, закрывал глаза и рассказывал Элен, что видит сирен и у одной глаза голубые, как стены комнаты.

В полночь они поздравляли друг друга с годовщиной не-свадьбы.

2-го утром, в 06:30, они открывали кафе, напоенные воображаемым солнцем и любовью, которой занимались. В мечты всегда следует добавлять толику реальности – и наоборот.

Глава 67

Воскресенье, 6 октября 1996 года

Значит, ты ничего не видела, мама?

Видела. Один раз видела.

Эжени, конечно же, замечала, что они избегают друг друга, и считала, что Арману просто не нравится Аннет. Ну или ему нет до нее дела. С Сандрин он вел себя приветливее. Двумя годами раньше, незадолго до рождения Жюля, она застала Армана с Аннет за разговором и была изумлена их неожиданной близостью. Даже… соучастием. Так ведут себя люди, которые едва смотрят друг на друга просто потому, что не имеют в этом нужды. Так вели себя они с Фатихой, когда пили чай на кухне в доме доктора. Арман внимал ей с трепетом, наслаждался каждой секундой общения. Эжени никогда не видела у мужа такого лица, словно бы освещенного мощными прожекторами. Арман напомнил ей Сальваторе Адамо[75], певшего «Оставь мои руки на своих бедрах» в цирке-шапито Макона. Жесткие черты его вечно замкнутого лица совершенно переменились от близости с Аннет, и перед Эжени предстал незнакомец, красивый и улыбающийся. Ее муж.

Эжени не решилась прервать их общение и вернулась к плите – проверить, пора ли ставить яблочный пирог.

Она, Ален и Аннет сидят вокруг стола на кухне. Сандрин и Кристиан еще не спустились к завтраку.

Эжени не смотрит на Аннет. Ален не смотрит на Аннет. Эжени и ее сын смотрят друг на друга.

Ален хочет взять Жюля на крестины, но Эжени не уступает: мальчик останется дома. С ней. У него горячий лобик, пусть побудет в тепле. «Тем более что к вечеру вы вернетесь, так ведь?»

Ален еще в пижаме. Аннет в домашнем платье из черного шелка. Ее нервные пальцы то поглаживают, то щиплют скатерть. Эжени полностью одета: она никогда не ходила расхристанной при детях и не разгуливала по дому в пижаме.

Появляется Кристиан. Ален подвинулся, дав место брату, и теперь не сводит глаз с пиалы Аннет, которая ложечкой снимает с молока пенку и кладет ее на клеенку. «Сегодня утром мальчики не похожи друг на друга…» – думает Эжени. Ален до ужаса бледный, он без конца повторяет, что Жюль поедет с ними. Аннет, почти такая же бледная, как муж, не произносит ни слова.

– Я не позволю вам увезти Жюля.

Решение окончательное и бесповоротное. Эжени никогда не была излишне властной и ничего не навязывала своим мужчинам, но сейчас она не уступит. Кристиан с удивлением смотрит на мать – ее последняя фраза прозвучала как приговор. Ален встает из-за стола и поднимается в свою комнату. Аннет идет следом.

Кристиан макает гренку в кофе с молоком и интересуется у матери, все ли в порядке.

– Проследи, чтобы Ален не засунул Жюля в машину…

Кристиан понимает – что-то не так. Напряжение достигло предела: если отец чем-то недоволен, это видно по его лицу, но у матери всегда ровное настроение.

Арман укрылся в садовом сарайчике. Ему хочется сбежать из дома, но шина велосипеда изуродована двухсантиметровым порезом. Неужели Ален выместил ярость на колесе, вместо того чтобы прирезать отца? Ничего другого, кроме смерти от руки сына, он не заслуживает.

Сегодня, во второй половине дня, Арман повесится. Освободит сцену. Эжени получит вдовью пенсию, у него хорошая заводская страховка, а Ален уедет жить в Швецию с Аннет и Жюлем. Больше ничего не будет. Он перестал чувствовать, после того как утром его обругала Эжени. Шепотом. Он не знал, что можно прошептать слово сволочь, полагал, что его выкрикивают. Она сказала, что никогда его не простит и не отпустит, что он ее муж, им и останется. Ее лицо перекосилось от ненависти, и Арман подумал: «Она харкнула в меня любовью».

Утром, столкнувшись с Аленом на лестнице, Арман словно бы получил удар кулаком в лицо, хотя сын всего лишь посмотрел на его ботинки, а он этот взгляд перехватил.

В детстве Ален питал особую страсть к обуви отца. Вернувшись из школы, он сразу переобувался в ботинки Армана, более чем немногочисленные. Одна пара на лето, другая на зиму, причем носились обе по много лет. Ален часами расхаживал по дому, подражая походке отца, даже домашние задания делал в его обувке.