Мой милый враг - Конни Брокуэй

— Ладно, иди, — ответила Лили, взяв в руки охотничий нож и с довольным видом осмотрев его блестящую поверхность при свете свечи. Оно сверкало, как начищенное серебро. У Эйвери все поплыло перед глазами. Мери, получив позволение удалиться, тут же исчезла.

— Неужели вы собираетесь использовать это? — в ужасе пробормотал Эйвери.

— Она ничего не почувствует, — заверила его Лили и захлопнула дверь перед его носом.

Последующие часы тянулись для Эйвери бесконечно долго. Отдельные вспышки яростной брани, доносившейся из-за двери, перемежались долгими периодами напряженной тишины. Несколько раз Эйвери довелось услышать, как Тереза в самых ярких и образных выражениях расписывала, что она сделает с тем парнем, который ее обрюхатил, если тот, к своему несчастью, снова попадется ей на глаза.

Вскоре даже эти громогласные заверения стихли, и теперь безмолвие нарушало только тихое, умиротворяющее бормотание Лили, которое чередовалось со звуками, связывавшимися в сознании Эйвери с неимоверными усилиями. Он вынул из кармана часы Карла и отметил про себя время, невольно задаваясь вопросом, сколько раз предки Карла отмечали по этим часам момент появления своих детей на свет " не придется ли когда-нибудь и ему самому следить за тем, как минутная стрелка медленно ползет по их гладкой поверхности из слоновой кости, прислушиваясь к звукам родовых схваток Лил… его жены.

Дверь распахнулась на пороге стояла Лили, держа в перепачканных кровью руках крохотный сверток. В комнате за ее спиной в постели лежала Тереза. Глаза ее были закрыты, грудь еле заметно поднималась и опускалась. У него закружилась голова

— Вот сказала Лили. — Прижмите малышку к себе покрепче, ее нужно держать в тепле.

Ее. Эйвери уставился на сверток, который протягивала ему Лили, однако ничего не мог рассмотреть. Во всяком случае, ничего такого что бы напоминало бы «ее», хотя бы приблизительно.

— Я еще не приготовила для нее жаровню.

— Что? — спросил он. — Уж не собираетесь ли вы ее поджарить?

Она рассмеялась — о, что за дивный, дивный звук!

— Heт я хочу приготовить для них колыбельку перед самой жаровней, чтобы им было сухо и тепло. Обычно мы используй для этой цели духовку в плите, где выпекается хлеб, но она уже давно остыла.

— Для них?

— Да. — Лили просияла. — У Терезы двойня.

Тереза зашевелилась в постели. Лили бросила беглый взгляд через плечо.

— Вот. Возьмите ее и держите поближе к себе.

Онемев от изумления, не в силах произнести ни слова, он крохотное создание, которое Лили положила ему на руки. Она ободряюще улыбнулась: все оказалось просто, не правда ли? Второй малыш, похоже, немного тянет с появлением на свет, — призналась она, нагнувшись к нему но все будет отлично, вот увидите. Зачем ей понадобилось его успокаивать? Ведь это же был всего-навсего ребенок! Уж ребенка-то он мог удержать на руках!

— Вы готовы мне помочь или будете стоять там, болтая с там… А-а-а вдруг резко вытянулась, ухватилась за железные поручни по обе стороны от нее и, запрокинув голову, снова зашлась криком.

— Тереза говорила мне, что она ирландка. — И с этой загадочной, как будто бы не относящейся к делу фразой Лили закрыла дверь.

Эйвери смотрел на темно-лиловое личико малышки, сморщенное, словно прохудившийся чулок. Одной ладонью он мог без труда обхватить ее голову и почти всю верхнюю часть туловища. Ему доводилось видеть новорожденных щенят почти такой же величины.

Он осторожно откинул край простынки с ее личика. Малышка начала извиваться, и вскоре из-под неплотно прилегавших пеленок показался крохотный кулачок. Эйвери завороженно разглядывал маленькую ручку, уже сейчас поражающую совершенством форм: едва намечавшиеся ногтевые пластинки на конце каждого пальчика, сморщенную ладошку, хрупкое запястье.

Он наклонился к ней поближе. Ресницы у нее были не больше, чем усики у бабочки, — скорее, лишь слабый намек на них, оттенявший темные круглые щечки. Он закрыл глаза, вбирая в себя такой теплый, такой земной запах абсолютной новизны, и затем дотронулся до щеки, такой нежной и мягкой.

Уникальность и неповторимость этого крохотного существа, которое он держал в своих руках, переполняли его душу благоговейным трепетом, пробуждали в нем изначальную потребность стать для нее опорой и защитой. Насколько сильнее была бы эта потребность, если бы он держал в руках свое собственное дитя?

Дверь снова распахнулась. На пороге с торжествующей улыбкой на губах стояла Лили, держа в руках еще один сверток с новорожденным.

Он опустил глаза на свою подопечную.

— Если бы она была моей, — задумчиво сказал Эйвери, — я бы сделал все от меня зависящее, чтобы защитить и уберечь ее от бед. Никто бы не посмел забрать ее у меня. Никогда. Могу в том поклясться.

Улыбка исчезла с лица Лили, она нахмурилась и исподлобья бросила на него непримиримый взгляд. Их короткое перемирие подошло к концу, враждебность и страстная тоска, которые лежали в основе их отношений, снова всплыли на поверхность.

— И я тоже, — ответила она.

Наутро гроза стихла. Свежий ветер разогнал остатки облаков, оставляя за собой ясное, чистое небо.

Лили завтракала в библиотеке при закрытых дверях. Она призналась Эйвери Торну в таких вещах, которые никогда бы не решилась доверить никому другому. Она открыла ему причины, которые побудили ее присоединиться к Движению за права женщин и принять столь трудное для нее решение никогда не выходить замуж. Однако она была не готова к такой бурной реакции на свои слова, к его обвинениям в том, что ее выбор — а следовательно, и выбор ее матери — был эгоистичным и опрометчивым. Он был настолько убежден в собственной правоте, настолько равнодушен к горю матери, потерявшей своих детей… и тем не менее она его понимала.

Она оставалась в библиотеке до самого вечера.

Ей незачем было прятаться от него. Эйвери покинул дом еще до рассвета и, переступив порог жилища Драммонда, предложил ему свою помощь в любом деле, к которому тот сочтет его пригодным, — лишь бы оно требовало усердного, напряженного труда и задержало его до самого вечера подальше от усадьбы. Драммонд с радостью пошел ему навстречу.

Он послал Эйвери работать вместе с косарями на лугу позади конюшни, где они дружно сгребали сено в скирды, наваливая сверху все новые охапки, отчего стог становился все выше и выше.

Следующая неделя в Милл-Хаусе прошла сравнительно спокойно. Франциска оставалась у себя в спальне без каких-либо извинений или оправданий. Тереза не отпускала от себя Кэти и исполненную раскаяния Мери, которые наперебой восторгались ее малышами. Эвелин, считавшая своим долгом развлекать Полли Мейкпис, взяла на себя роль хозяйки дома. Как ни странно, но обе дамы с удовольствием проводили вместе долгие часы. От их попыток помирить Лили и Эйвери пришлось на время отказаться, поскольку было чрезвычайно трудно подстроить встречу людей, которые редко находились в доме в одно и то же время. Бернард оказался предоставлен самому себе.