Призрачный рай - Mila Moon

том, что виной всему, как не парадоксально это признавать, стала любовь. «Мы не ценим того, что имеем, пока не потеряем». Когда ушла Эйрин — когда он выгнал её из дома, но не из сердца — в нем стала расти пустота и голод. Точного определения не было, но страшная опустошенность, будто сжирала положительные эмоции, не оставив в итоге ничего. Даже сын не смог как-то помочь справиться с зияющей раной, он только усугубил и сделал порез глубже.

Сент Лавлес прекрасно знал, что был плохим семьянином, мужем и отцом. Он прекрасно знал, что только он виноват в том, что ненавидит сына и презирает жену, которую до сих пор любил, даже не смотря на ее омерзительный поступок.

Слушая её музыку, которая была пропитана раскаянием, он думал почему… почему все повернулось так? Почему каждый из них по-отдельности? Они уже давно не семья: чужие люди, ненавидящие друг друга.

«Однажды ты поймешь, что нельзя надевать удавку на людей, принуждать к чему-то, потому что они освобождаются и уходят, но будет слишком поздно».

Он ослабил галстук и прогнал ненужные воспоминания, возвращаясь в свой серый мир, где все давно покрылось толстым слоем льда, и ему было комфортно одному.

Глава 22. Ночь и день

И вот мне нужно признать, что я долгое время был напуган, и ты тому свидетель. Я знаю, что ты хочешь знать ответы на свои вопросы, но по ночам я всё ещё не смыкаю глаз, задаваясь вопросом: «Кто я?» Снова и снова он говорит со мной, этот голос внутри меня — голос ребёнка, покинутого всеми. Я уже никогда не смогу быть собой, ведь пятна, оставленные тобой, мне уже никогда не смыть с себя.

Saint Asonia «Voice In Me»

Оззи

Лунный свет рассеивался по небольшой комнате, бросая нечеткие размытые тени на стены и мебель. Как много таинств, хранит ночь. Как много мыслей порождает она и заставляет по-другому смотреть на вещи. На город плавно ложатся сумерки, будто магическая пелена. Солнце прячется за горизонт, появляется загадочная и недосягаемая луна. Серебристый свет проникает в дома, комнаты… нас. Ночь делает людей уязвимыми, в кого-то наоборот вселяет уверенность, силу или страх. Ночь преображает наши сокровенные мысли, вытягивая наружу. Она, словно спрашивает: «Кто ты настоящий?». Ты безмолвно смотришь и думаешь: «Кто же я?». И правда, кто?

Шум дождя давно стих, но мне не спалось. Бессонница не давала закрыть глаза и забыться на пару часов. Убрать из головы множество мыслей и событий прошедшего дня. Дня, который перевернул многое, заставил взглянуть иначе на вещи, людей, себя.

Я смотрел на Ливию, впитывая черты лица. Родинки на шее, разметавшиеся светлые волосы на подушке, сверкающие в бледном лунном свете. Она спала, подложив руки под голову и приоткрыв немного губы. Я на мгновение прикрыл глаза, затаив дыхание. Ладонь замерла над ее скулой, ощущая приятное тепло. Как она смотрела, будто единственный человек, который способен понять в этом пустом, дешевом мире. Карие глаза пленили, затягивая в свой омут, где моим чертям определенно понравилось. Никогда… я никогда не смотрел так долго на кого-то, а мне хотелось запечатлеть каждую мелочь в памяти, будто утром иллюзия рухнет. Сегодня я точно опьянел не от виски. Я был пьян Ливией. От ее нежных рук, которые неторопливо и нерешительно гладили плечи, спину, мягких губ, тихого дыхания, шепота, глаз… Она сбивала меня с толку, как ни одна девушка раньше. Каждый раз, без разрешения вторгаясь в мысли и заставляя думать о ней. Только сейчас они завели совсем не в правильное русло, изменив направление и взяв штурвал в свои руки. Я искал оправдание своим поступкам и размышлениям. Это ночь и тишина так влияет на меня, или тяжелый день, Арин или… Черт, я просто не знал, какого черта меня принесло к Ливии. Если я не хотел никого видеть, почему оказался в ее номере? Такой жалкий, сломленный и уязвимый. Я не хотел, чтобы она видела мои слабости, шрамы прошлого. Я не хотел, чтобы знала хоть единая душа, что я такой. Но Ливия разделила боль на двоих, забирая часть и освобождая от горечи.

Пальцы непроизвольно тянулись коснуться её так, как касалась меня она… Боязливо, трепетно и так нежно, что становилось больно. Каждый её поцелуй, будто исцелял душу. Она дотрагивалась не только к коже, нет… Намного глубже — к сердцу.

Тяжело вздохнул и убрал с лица светлую прядь, задерживая взгляд на ее губах. Сегодня я убедился в том, что Ливия невинна и чиста. Поразительно. У нее оставалась светлая благородная душа в этом лживом мире, погрязшем в грехах. Почему свет тянулся к тьме? Почему ее привлекала моя жалкая душонка, от которой ни хрена не осталось, кроме дыры? Почему я понравился такой потрясающей девушке? Ливия достойна большего, точно не такого дерьмового человека, как я. Жизнь и так поступила с ней хреново, но даже это не сломило сильный дух. Я восхищался ею, но не хотел обнадеживать. Как я могу дать то, чего у меня никогда не было? Она готова окунуться полностью в человека, если полюбит, а я…

— Черт, я не знаю, что это, ангел, — прошептал пересохшими губами, рассматривая безмятежное умиротворенное лицо.

Дурман отступал, а мои мысли становились все мрачнее. Если трезво взглянуть на ситуацию, что нас ждало дальше? Я не видел будущего. Я был реалистом и понимал, что ни к чему наша связь не приведет. Ни к чему конкретному, чего ждала от меня Ливия… Ждала ли? Она не из тех, кто рад временным отношениям. Да, черт, она не состояла в них, я уверен! Мы дописываем альбом и сваливаем из Нью-Йорка в Лос-Анджелес после нового года. Что потом? Я снова буду занят концертами, интервью, разъездами по городам, встречами с фанатами, репетициями на студии… Все постепенно забудется, сотрется из памяти. Ливия останется эпизодом, мгновением, воспоминанием, что мне с ней было хорошо. Дразнить, целовать, гулять по городу, смеяться, ловить улыбку и блеск карих глаз. Когда я поднимусь по трапу, зайду в салон, и самолет взмоет в воздух, растворяясь в облаках, все останется в прошлом, как и Ливия. Она будет работать, может, в отеле или уже в другом месте, ухаживать за братом, который после операции поправиться, а я… Я буду прежним Оззи, который прожигает жизнь в клубах с девушками на одну ночь.

Я убрал руку, кидая украдкой взгляд на ее оголенные