Хороший год - Питер Мейл

— Надо признать, Скиннер с Русселем оправдывались очень толково. В суде их, скорее всего, пожурили бы, заставили заплатить штраф и отпустили. Вряд ли они поднимут шум. Я им сказал, что мы начинаем полномасштабное расследование деятельности так называемого месье Фицджеральда и его виноторговли, так что и с ними будем держать связь. Намекнул, что если они будут хорошо себя вести и, когда потребуется, окажут содействие органам правопорядка, то смогут избежать судебного разбирательства. Думаю, в ближайшие полгода они будут тише воды ниже травы, надеясь, что все обойдется.

— Chapeau[194], Филипп. Сработано — первый класс. По-моему, мы вполне заслужили награду, можем себя немного побаловать. — Не успел Фицджеральд призывно поднять руку, как вокруг засуетились официанты. — Foie gras здесь великолепный. А к нему, на мой взгляд, очень подойдет "Икем". Бутылочка для нас наверняка найдется.

Макс довольно скоро заподозрил, что его обвели вокруг пальца. Прежде всего на это указывало внезапное исчезновение мэтра Озе, которое в деревне будут увлеченно обсуждать еще много месяцев, а то и лет. Причем нотариус даже не оставила адреса, куда переправлять ее письма, а это верный признак недостойного или даже преступного поведения. Сбежала с любовником? А может, тут кроется кое-что и похуже? Эта мысль вызывала у собеседников сладостный трепет легкого ужаса. Crime passionnel[195]— вот вероятная причина опустевшей нотариальной конторы и закрытых ставнями окон дома. Слухи ползли и множились: кто-то видел Натали Озе в Марселе; в ее доме однажды вроде бы горел свет; нотариус сбежала, прихватив с собой деньги клиентов; она ушла от этого греховного мира в обитель ордена сестер милосердия. Каждый день приносил новую версию. Один из престарелых завсегдатаев кафе резонно заметил, что это гораздо интереснее любого телесериала.

По понятным причинам Макс и Руссель помалкивали, надеясь, что ажиотаж по поводу сей волнующей истории рано или поздно спадет. В конце концов, успокаивали они друг друга, пропажа notaire станет одной из нераскрытых тайн, каких изрядно накопилось за девятисотлетнюю историю Сен-Пона.

Макс обнаружил еще один кусочек головоломки: когда он попытался связаться с Фицджеральдом и позвонил ему в Бордо, оказалось, что телефон отключен. Но окончательно стало ясно, с какими ловкими мошенниками они столкнулись, лишь после другого звонка, на котором настоял Руссель.

Поскольку вся афера была в сущности завязана на нем — государственный обвинитель мог даже объявить его зачинщиком, — Руссель пребывал в страшной тревоге. Мысленно он без конца перебирал грозящие ему кары: возмещение налогов с полученных им средств плюс огромные проценты, штрафы за незадекларированный доход, последующее банкротство, возможно, тюрьма, оставшаяся без средств семья, полный жизненный крах. Руссель по-прежнему обрабатывал виноградники, но теперь, после того что произошло в Бордо, делал это совершенно машинально и был мрачнее самой черной тучи, это всем бросалось в глаза. Он потерял аппетит, почти не разговаривал с женой, рявкал на любимого пса. Наконец, не в силах больше терпеть эти муки, он упросил Макса позвонить в городскую полицию Бордо; лучше узнать худшее, думал он, чем просто трястись от страха.

Они уселись вдвоем в кухне; Макс в справочной узнал номер полиции Бордо, и после небольшой паузы его соединили с инспектором Ламбером.

— Oui? — отрывисто, нетерпеливо отозвалась трубка голосом перегруженного работой человека.

— Это звонит Скиннер. Макс Скиннер.

— Кто?

— Неужели не помните? Мы с вами неделю назад... гм... познакомились в Бордо.

— Нет, месье. Боюсь, вы ошибаетесь.

— Это инспектор Ламбер?

— Да.

— Простите, но, может, в Бордо есть еще один инспектор Ламбер?

— Нет.

— Вы уверены? Только на прошлой неделе...

— Месье, — собеседник Макса уже с трудом сдерживал раздражение, — Ламбер — очень распространенная фамилия. Насколько я знаю, во Франции живет около шестидесяти семи тысяч семей с фамилией Ламбер. Тем не менее я точно знаю, что в полиции Бордо работает всего один Ламбер, это я. Не сомневаюсь, что вы могли бы заняться чем-то более полезным, чем попусту тратить мое время. Всего доброго, месье.

Руссель, закусив губу и наклонившись поближе, старался угадать, что говорит в ответ инспектор полиции. Макс повесил трубку и растерянно покачал головой.

— Ну и прохвост, — с кривой усмешкой пробормотал он.

— Кто?

— Фицджеральд. Ловко он нас надул. Ламбер или как его там на самом деле зовут — такой же инспектор полиции, как я. Чистый блеф. — Макс все еще недоверчиво качал головой, будто ему только что показали, как именно белый кролик попадает в цилиндр фокусника. — Обдурили нас, понятно? Провели, как последних идиотов.

Для Русселя вдруг забрезжил лучик надежды, хмурое лицо его разгладилось:

— А полицейские?..

— Клод, сегодня можно взять напрокат все, что угодно, тем более форму. Вспомни, мы даже не потребовали у них удостоверения личности. Да и кто стал бы спрашивать документы в такую минуту? Чего уж там, облапошили классно.

О винной афере знали ведь только мы и Фицджеральд с сообщниками. Но с какой стати им докладывать о ней властям? Раскрой они сами свою схему, им грозило бы обвинение в попытке выдать себя за представителей правоохранительных органов, а за это ничего хорошего не светит, верно? По-моему, ты можешь успокоиться. И мы все тоже.

Улыбаясь во весь рот, Руссель с распростертыми объятиями двинулся к Максу и сгреб его в охапку:

— Cher ami[196]. Cher ami.

Того и гляди позвоночник сломает, успел подумать Макс. А Руссель приподнял его, словно куль с удобрением, покружил и расцеловал в обе щеки.

— Клод, уймись, — просипел Макс. — Отпусти меня. Дай-ка я лучше позвоню Чарли, надо же его обрадовать.

Остаток лета погода стояла безоблачная, небо сияло синевой; это благолепие было нарушено лишь однажды: в середине августа разразилась типичная летняя гроза, которая, хоть и ненадолго, принесла желанную прохладу. На виноградниках и в caves с утра до ночи кипела работа, люди трудились не покладая рук. Вечером, когда спадал палящий зной, Фанни, не скупясь на ласковые слова, кормила наломавших спины односельчан. Макс научился водить трактор, а потом, с наступлением ясной солнечной осени, — бережно, чтобы не помять ягоды, собирать и сортировать виноград. Лицо и руки обрели оттенок мореного дуба; кожа на ладонях огрубела — просто какой-то черепаховый панцирь; одежда пропылилась и выгорела; шевелюра превратилась в лохматую гриву. Никогда еще он не чувствовал себя таким счастливым.