Лениград - 43 - Влад Савин

Услышали. Двое бегут, от завода. Окликают, я отвечаю, меня узнают — ребята из полка НКВД. Быстро объясняю им, что случилось, показываю заточку, они нагибаются над этой тварью, хотят вздернуть на ноги, но прежде я с размаху бью того ботинком в лицо. Он хрипит что-то — легко бить лежащего, сука?

— Это тебе за то, что зонтик потеряла — отвечаю — будет тебе сейчас хуже, чем в гестапо. А мне о тебя руки марать противно!

Теодор Троль. Или пан Троль, как он сам себя предпочитал называть. Или т. Троль, как он расписывался, отчего-то так, с маленькой буквы. Мелкий гаденыш, на столь же мелкой должности в минской управе, очень любящий порассуждать о диких русских и культурной Европе, по его словам, русские непригодны даже в рабы, из-за своей лени и тупости. Весь какой-то склизкий, скользкий, угодливый до отвращения, особенно перед немецкими господами.

Именно поэтому, как выяснилось, он и был здесь расконвоирован. Попался нашим в Белоруссии (сбежать не успел), но ни в чем серьезном не был уличен, срок получил мизерный, всего пять лет на стройках народного хозяйства, здесь из кожи вон лез в лояльности перед администрацией, выпячивая свою образованность, отчего и получил место учетчика в рабочей бригаде. Стоп, это все равно должность подконвойная, как он за воротами и вне казармы оказался? Так он был, как говорят, «подай-принеси», всякие поручения у начальства исполнял. Нарушение внутреннего распорядка?!

Да, устроил же дядя Саша всем кому надо веселую ночь! Вот как у него получается — не кричит, даже голос не повышает, а страшно! Несколько человек должностей лишились, а кого-то даже арестовали «до выяснения» — оказалось, пан Троль не один такой был, и выходит, явные враги имели возможность свободно перемещаться по секретному объекту, и собирать шпионскую информацию, и передавать ее вовне, и конечно же, вредить? А отчего, собственно, этот Троль проходил по уголовной статье, если он предатель? И кто это решил, что уголовным — меньший надзор и большая свобода, уже полгода как отменены «классово близкие», или кто-то не в курсе про новый Кодекс?

Зам дяди Саши, Воронов, тоже тут. И я тихо, в углу сижу, за секретаршу — учусь, как дядя Саша сказал. Ну а пана Троля в это время допрашивают, сам он решился, или по чьему-то наущению — и спрашивают жестоко, закон о «особых методах воздействия» к таким как он никто не отменял! Воронов после доложил, что как следователи ни старались, следов заговора не выявили. А зная пана Троля, ни за что не поверю, что он стал бы вести себя, как партизан в гестапо, не выдав никого. Вот отомстить по-подлому, незаметно — на него было очень похоже. Мелкий гаденыш — но убить ведь мог вполне! Если бы не тренировка…

— Ну а этому, вышак? — спрашивает дяд Саша — по закону, нападение на сотрудника НКВД, в военное время.

Я мстительно усмехаюсь.

— Не надо, дядь Саш! Можно его «мешком» сделать — пусть советской науке послужит?

«Мешками» товарищ Сирый, а с его подачи и наши атомщики отчего-то называли подопытных медицинского отряда «арсенала два». Что это такое, знали лишь посвященные — но ходили слухи, что это страшнее и Норильлага и даже «вышки».

Из протокола, подшитого к делу.

Да, пан следователь, знаю я этого человека. Отчего не знать, если наш городок, как большая деревня, все на виду? А с этим гавнюком мы считай, в соседних дворах росли. Все его так и звали — за то, что когда его бить хотели, он начинал, вы не поверите, дерьмом швыряться, и откуда он брал его, в карманах что ли таскал? За что бить — так он трусоват был, вороват, и всегда по-подлому норовил, а после ржал в лицо — обманули дурака, ну а я умнее!

Еще не нравилось, что он высокородного из себя корчил. Показывал всегда, что нам не ровня — якобы у него родители при царе в Петербурге жили, то ли из благородиев, то ли из образованных. Но у нас его папаша работал счетоводом у пана Микульского и был на вид как все. Его в сороковом НКВД арестовало, что с ним после стало, не знаю, а мамаша еще раньше умерла. А этот сразу от отца отрекся — еще как в тридцать девятом ваши пришли, так он сразу активистом заделался, «за Ленина за Сталина» орал, на всех собраниях. И даже подписывался всегда перед именем «т» — «товарищ». А по пьянке говорил — вот было у него, как выпьет, так что на уме то и на языке — завтра я в комсомол вступлю, а затем и в партию, вы все мне будете в ноги кланяться, и называть «пан секретарь»!

Но что-то у него не сложилось с комсомолом, а тут война, и немцы. Так он сразу полицейскую повязку надел, ходил с ружьем, и говорил, поймаю партизана или москальского парашютиста, немцы сразу старшим полицаем сделают! Но не поймал никого — не было тогда у нас никаких партизан. Да и были бы, не поймал — он же настолько тупой был, что уже при немцах расписывался с буквой «т» в начале, сообразить не мог. А после как-то исхитрился в Минск перебраться — «карьеру делать», как он говорил.

Да, еще стишки писал — что-то там про «коммунячьи орды, визга впереди, убегают в Азию, им пинка дадим», «мы костер из марксов дружно разожжем, мерзость коммунячью вылечим огнем». И очень обижался, когда кто-то не восторгался, сразу в драку лез.

Один раз после на побывку приехал важный весь, в кожаном пальто и начищенных сапогах, серебряные часы в кармане, дорогие сигареты курит — и хоть бы угостил! Я ему, здорово, Федька — а он мне в морду с размаху — что гавкаешь, пес, я культурный европеец, а не славянское быдло, не Федька Сруль, а пан Теодор Троль!

А.И.Солженицын. Багровые зеркала. (альт. — ист., изд. Нью-Йорк, 1970).

Свобода — это высшая ценность, высшее право человека. Пусть лучше погибнет весь мир — но восторжествует свобода. И всякий, кто мыслит иначе — тот не человек, а быдло, достойное лишь рабского ошейника.

Так говорил мне мой сосед по лагерному бараку. Лишь будучи арестованным, я нашел единомышленников, узнал по-настоящему, какие люди еще есть в нашей несчастной стране — и величайшее преступление сталинского режима, что эти творческие личности, подлинная элита нации, гнили за колючей проволокой, вместо того, чтобы занимать самые высокие посты. День тяжелой и бессмысленной работы, под окрики конвоя и издевательства уголовной сволочи — и лишь после отбоя мы могли, собравшись в углу, вести беседы на самые высокие философские темы. Моим наиболее частым собеседником был, назовем его П., очень может быть, что этот человек еще жив и страдает, в заключении или нет, СССР весь как одна огромная тюрьма. Истинный русский интеллегент старой школы, вся вина которого состояла лишь в нахождении на оккупированной территории во время войны, был брошен за это в лагерь, в разлуке с семьей. И супруга его, полностью разделяющая его убеждения, разделила с ним и его судьбу. В те судьбоносные годы они вместе вели дневник, который отобрали при аресте — однако же П. помнит оттуда каждую строчку. Я позволю себе, также по памяти, привести здесь некоторые записи:

22 июня 1941. Неужели же приближается наше освобождение? Каковы бы ни были немцы — хуже нашего не будет. Я страстно желаю победы любому врагу советской власти, какой бы он там ни был. Этот проклятый строй украл у нас все, в том числе и чувство патриотизма.