Не обещай - Фло Ренцен

руку из своей. Мне становится до омерзения противно и досадно от того, что он так запинается и мнется. Ему, оказывается, не идет это.

Быстро, очень быстро понимаю, что за эти три недели нашего «порозня» явно случилось что-то, и что-то конкретное. Вернее, даже не что-то, а кто-то. Припоминаю, как он отказывался уехать вместе на его день рожденья, как в тот день был недоступен. Наотмашь отбиваю туманные предположения о том, с кем он отмечал. Что же, ему из-за этого теперь неудобняк?

Но он сейчас совсем не то несет… Он отчего-то решил, будто бы опыт с Михой отбил у меня желание рожать. Это бесит независимо от того, правда это или нет.

Еще он почему-то не решается сказать мне об этом прямым текстом, хоть сказать ему и хочется. Это бесит вдвойне.

А еще он хочет детей и хочет их поскорее, потому что он, видите ли, «уже не так молод». И что он собирается мне этим сказать? Со мной ли, без меня, но он их сделает? Кажется, это бесит втройне. Даже втрое больше, чем первое и второе вместе взятые.

Впоследствии я оценю эту мою взбешенность. Я буду благодарна ей за то, что не сломалась сейчас, не стала наезжать на него, но и, наоборот, не ушла в себя, потупившись и оплакивая упущенную, утерянную навеки сладость. Нет — она, взбешенность помогает мне за считанные секунды уяснить для себя две вещи: первое — я не нужна ему, читай: ему на меня наплевать и второе — он уже все решил.

Еще благодаря взбешенности я не пускаюсь выяснять, что он решил. Когда, как и зачем решил, в свой день рожденья или раньше. Хорошо, что не пускаюсь — все равно меня перебил бы его сотовый, который звонит сейчас, и так бы он ничего мне не сказал.

Кажется, ему срочно надо куда-то ехать, как в прошлый раз — мне. Куда-то или к кому-то — уже не имеет значения.

Один — один…

Черт, нет, это было уже. Давно было. Кажется, было уже и два — два.

Тогда сколько — сколько?.. Какой теперь счет?..

Не знаю — однажды мы, кажется, перестали его вести, а теперь возобновлять, по-моему, поздно.

Прежде чем оставить меня один на один с моими креветками, которых мне теперь хочется назвать осиротевшими, Рик платит за нас обоих, учтиво справившись, не хотела ли я еще чего-нибудь. А если б захотела, он — что, деньги мне оставил бы? Или сам бы остался, не поехал?.. Может, мне самой его об этом попросить? Да мне не сложно, только был бы в этом прок.

Молчать, думаю, дура. Молчать и не опускаться до разбора этой хрени.

Нет, все гораздо хуже, чем я думала. Боюсь, все зашло так далеко, что оттуда уже не возвращаются.

Стоп, кто это сказал «боюсь»? Кто посмел?

«Ни хрена я не боюсь» — бормочу, допивая «радлер». А чтобы не подумали, что я, как алкоголичка, разговариваю со своей тарой, цапаю сотовый и делаю вид, что я это ему только что сказала.

«Ни хрена я не боюсь» — повторяю я, чем радую искусственный интеллект в поисковике моей сотки. Кажется, от радости поисковик до того зашкаливает, что он сгоряча находит мне:

«Услуги терапевта-невропатолога. Терапия страха, панических атак, психозов любой степени тяжести. Возможна онлайн-консультация».

Нет, невозможна, думаю решительно. Потому что консультировать не из-за чего.

Я еду домой и не жду, что увижу его сегодня вечером. Не жду и не испытываю страха даже, когда, ткнувшись в шифоньер, нахожу, что в нем теперь заметно меньше его вещей, зато заметно больше места.

Когда Рик вечером все-таки приезжает ночевать и даже спит со мной, я просто принимаю его, не задумываясь, сколько еще осталось так принимать.

***

Глоссарик

Ваннзе — озеро в Берлине, представляющее собой раширенный участок русла реки Хафель

Павлиний остров — остров-заповедник на реке Хафель на юго-западе Берлина, на острове расположены парк и достопримечательности

радлер — пиво с лимонадом

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ Макьято вручную

В субботу меня будит какой-то резкий запах, но, когда просыпаюсь, соображаю, что это не запах, а звук. Звон. Трезвон. Звонят в дверь.

— Привет. А мы знакомы! — свежим, бодрым и звонким голосом объявляет мне с порога молодая девушка.

Каштановый «хвостик», супер-аккуратный, но совсем не скучный, а ухоженный, блестящий и беличий, всегда такими восхищалась и никогда не умела делать, лосины-бриджи в мелкую клеточку, белая футболка «лодочкой», поверх нее — бежевый жилетик. Золотые кроссики. Очень милая девушка, красивая и бойкая. Прям тебе я, только моложе, курносее, стройнее и лучше. И, откровенно говоря, не я совсем. Я такой никогда не была. И самое главное, она права: мы действительно знакомы.

У меня спросонья ломит голову, перед глазами какой-то туман. Но даже не это терзает меня по-страшному, а досада от того, что я не могу ее вспомнить… ну откуда… А-а-а, блин… и чуть не спрашиваю вслух:

«А где твои лыжи?…»

Это ж Нина. Их пиар менеджер. Работает в пиар агенстве, иногда привлекаемом Франком. Мы встречались, последний раз совсем недавно, на Ваннзе. Я ушла — она пришла.

— Проходи. Ты к Рику? — спрашиваю ее тоже резво и с улыбкой. — Его дома нет.

Она заливается подкупающим смехом:

— Ну, он в своем амплуа!

Не предупредил, мол.

А колокольчики динь-дилинькают о том, что, раз пришла, теперь она уже так просто отсюда не уйдет. Да и я испытываю почти зверскую потребность в том, чтобы угостить ее кофе.

— Буду! — соглашается она. — Макьято?..

— Эм-м-м… да я взбиватель для пенки никак не починю.

Это я самым наглейшим образом вру, хоть вообще-то никогда не вру. Просто взбивателя у меня нет от слова «вообще». Ненавижу кофе, «подбеленный» хоть чем. Но в случае Нины что-то подсказывает мне, что если она узнает, что я пью какой-либо другой, а не макьято, то меня, конечно, не