Бабочка - Марина Эльденберт

— Мне нужно домой! — ору я.

Там девочки, и при мысли, что эта чокнутая Ромина может что-то им сделать, волосы на моей голове шевелятся. Алетта!

— Алетта!

Должно быть, глаза у меня совсем дикие, потому что К’ярд не пытается ко мне приблизиться. Ветер хлещет нас по лицу, разметав по щекам и лбу мокрые пряди.

— Что — Алетта? — кричит он.

Говорить иначе не получается, потому что ветер ревет со страшной силой, а волна идет за волной. Здесь, за чертой города, нет никаких силовых щитов… За чертой города!

— Алетта… они чем-то накачали ее и бросили в парке… это она привела меня к ним.

Я хватаюсь за голову и стискиваю ее, словно это может помочь. К’ярд делает ко мне шаг и вцепляется в локоть.

— Если хочешь ее спасти — идем.

Почему-то именно этот резкий тон пробуждает сознание и избавляет от истерики.

— У меня дома сестры одни! — дергаюсь. — Ромина…

— Ромина, — ее имя он почти выплевывает, — сейчас на пути домой.

Откуда он это знает, не представляю и не хочу уточнять. Меня колотит так, что я не могу вздохнуть, но, пока мы идем, перед глазами мало-мальски складывается картина. Загородное побережье, мыс, обрушивающиеся за спиной волны, от которых я ухожу все дальше, а впереди разрывающий тьму огонек окна. Дом?! Откуда здесь дом?

Первый порыв — вырваться и бежать, но бежать некуда. Да и незачем, потому что, судя по всему, из воды меня вытащил именно К’ярд. Как, почему, как нас не убили эти жуткие волны — все это не важно, важно только то, что я сейчас дышу. Понемногу мысли успокаиваются, я заставляю себя глубоко дышать, как на тренировках. Вряд ли Ромина сунется к моим сестрам, скорее всего, она сейчас действительно на пути домой. Завернется в пледик и будет чатиться с подружками о непогоде.

При мысли об этом меня передергивает. К’ярд вытаскивает из кармана что-то, отдаленно напоминающее ключи от эйрлата.

— Они водонепроницаемые, — бросает мне.

Как будто я спрашивала. Нажимает что-то, и, когда мы подходим к дому, рядом с нами опускается эйрлат. От него я тоже шарахаюсь — наверное, теперь буду шарахаться от всего, что летает. Он же, напротив, шагает к нему и достает тапет.

Дальше все происходит как в едховом сне: я сижу в доме странного парня, абсолютно лысого, зато с бородой. Серьги-тоннели, растянувшие его уши, разные — удивительно, почему я отмечаю этот идиотский факт. Еще мне приносят плед и сажают поближе к огню (попытка заставить меня снять мокрую одежду не увенчалась успехом), так что перед настоящим, выложенным камнями камином я сижу в пледе и стучу зубами, несмотря на жар от огня. Кружка с горячим настоем дрожит в руках. К’ярд с кем-то говорит, я слышу его голос, он звучит в ушах как рев океана. Тем не менее смотрю я исключительно на огонь: его танец завораживает, и не хочется отводить глаз. Впрочем, отвести их я не могла бы при всем желании: глаза тяжелые, как и я вся.

«Вода — это жизнь». Что только не услышишь, находясь на пороге смерти. Да я теперь в жизни к воде не подойду.

— Я не знал, — раздается за спиной голос.

Не оборачиваюсь, поэтому К’ярд садится рядом, достаточно близко. Теперь он тоже в пледе. Я понимаю, что надо отодвинуться, но сил нет.

— Вирна, я не представлял, что она на такое способна. Хочу, чтобы ты это знала.

Его слова пробиваются сквозь заполненное однообразным шумом сознание. Он что, серьезно сейчас?! Поворачиваюсь, смотрю в теперь уже совершенно нормальные глаза и отчетливо говорю:

— Мне. Плевать.

После чего отворачиваюсь. Знаю, что нужно поблагодарить, — все-таки жизнь тебе спасают не каждый день, но во мне нет слов благодарности. Я ее вообще не чувствую, только глухую ярость, такую же потаенную, как огонь в его глазах. Ярость, которая не дает соскользнуть в сон. Въерхи, считающие себя хозяевами жизни, въерхи, которые могут запросто унизить, размазать, растоптать любого из нас. Убить. И им ничего за это не будет. Ну нет.

— Отвези меня в участок, — говорю я и сбрасываю плед.

Если он сейчас откажется, я пойду пешком, но он не отказывается. Молча поднимается, так же молча подхватывает плед и кивает в сторону двери. Странный парень не выходит нас провожать, здесь вообще все странно, но на это мне тоже плевать. Пока мы поднимаемся, я смотрю на дикое побережье, которое рвут на части ветер и волны, и на мгновение мне кажется, что над водой мелькает что-то светлое и большое. Но только на мгновение — пена обрушившейся волны стирает мираж. Наверное, пена это и была. Гребень волны, набирающей силу.

К’ярд тоже пристально смотрит на воду. В эту минуту я отворачиваюсь и закрываю глаза. В политари (центральном, к слову сказать, участке Ландорхорна) на этот раз мое заявление принимают сразу. Видимо, присутствие К’ярда делает свое дело, потому что вокруг нас носятся, мне предлагают кресло, новый плед и согревающий напиток, но вся эта суета меня совершенно не трогает.

Я хочу только одного — чтобы Ромина ответила за то, что сделала. Со мной и с Алеттой. Алетта жива. К’ярду позвонили, когда мы уже были в участке. Благодаря тому, что я о ней рассказала, и тому, что он сразу вызвал медиков, ее успели откачать. Это вызывает облегчение, но слабое. То, как Ромина на меня смотрела, словно подписывая смертный приговор, и ее слова, по-прежнему звучащие в ушах, порождают внутри все большее сопротивление.

Так. Быть. Не. Должно.

Не сразу замечаю, что мельтешение вокруг нас затихает (я в этот момент в десятый раз даю показания). Затихает настолько, что я слышу шаги: отчетливые, резкие, сильные. Они вспарывают тишину, заставляя присутствующих вытягиваться струной или замирать с открытыми ртами.

К’ярд морщится, как от зубной боли, и я оборачиваюсь. Натыкаюсь на пронзительный взгляд, до боли напоминающий мне взгляд стоящего рядом парня, вот только в этом взгляде даже огонь кажется ледяным. Не просто ледяным — продирающим до костей, давящим на плечи, как подводная часть айсберга в северных водах. Этот сухой лед и тяжесть обрушиваются на меня всей своей мощью: надо мной возвышается правитель Ландорхорна.

Диггхард К’ярд.