В стране драконов. Удивительная жизнь Мартина Писториуса - Меган Ллойд Дэвис

Однако меня согревала сама возможность увидеть связь с прошлым, в существовании которого я сам порой сомневался, хоть и знал, что для моих родителей это было болезненным напоминанием о том, что они потеряли. Пока мама стояла рядом со мной, а Джоанна распаковывала другие коробки – с деревянной лошадкой, которую подарил мне Джи-Ди, с телеграммой, сообщавшей о моем рождении, со школьными учебниками, – я чувствовал, как она расстроена. Мама ничего не сказала, когда Джоанна нашла листок разлинованной по линейке бумаги из блокнота на дне одной коробки. Это было письмо, которое я отсылал Санта-Клаусу, когда мне было 8 лет, со словами, донельзя аккуратно выведенными на странице. Я читал его медленно, пытаясь услышать самого себя в словах, которые написал так давно.

Дорогой Дед Мороз!

Спасибо тебе за наши подарки в прошлом году. Они были как раз такими, какие я хотел. А вот еще некоторые вещи, которые я хотел бы получить на это Рождество: спидометр, скейтборд, конструктор «Меккано», космический «Лего», бутылку для воды, которая цепляется на велосипед, солнечную батарею, машинку с радиоуправлением.

Дед Мороз, я попрошу папу оставить включенными огни на рождественской елке. Дед Мороз, в своем списке я упомянул «Меккано». Если ты решишь подарить мне «Меккано», пусть это будет электронный «Меккано», ладно?

Твой преданный получатель подарков, Мартин Писториус

PS: Если смогу, я оставлю тебе что-нибудь попить в бокале и какое-нибудь угощение. Я попрошу папу оставить зажженными огни на елке. Свои чулки мы оставим там же, где елка.

PPS: А еще набор уоки-токи.

Глядя на это письмо, я ощущал одновременно и печаль и радость – печаль оттого, что я не могу вспомнить, как был этим счастливым маленьким мальчиком, и радость оттого, что когда-то был им. Потом я перевел взгляд на мать и увидел, что лицо ее закаменело, когда она слушала эти слова. Все мы молчали, пока Джоанна аккуратно складывала записку, возвращала ее в коробку и накрывала крышкой.

– Может быть, на сегодня хватит? – спросила она.

Теперь мы вновь вернулись в комнату с коробками, и я смотрю на ту, в которой лежит мой «Лего». Когда Джоанна открывает ее, я вижу массу деталей: одни из них крохотные, другие большие, одни сломаны, а другие покрыты грязью. Их так много, что коробка полна почти доверху, но я знаю, что таких есть еще по меньшей мере две.

– Эти игрушки всегда были твоими любимыми, – говорит мама. – Ты так любил с ними играть! Ты часами просиживал здесь, строя что-нибудь из конструктора. «Лего» нравился тебе больше всего на свете. Ты был таким умненьким маленьким мальчиком…

Голос ее полон печали. Она едва сдерживает слезы.

– Мне не следовало отдавать их Дэвиду, – говорит она. – Он все время упрашивал меня, и я всегда отказывала, а потом однажды наконец согласилась. Он никогда не умел так бережно обращаться с игрушками, как ты.

Она смотрит на коробку, и я понимаю, что она видит счастливого, здорового маленького мальчика, который когда-то восторженно улыбался, собирая вместе ярко раскрашенные пластиковые детали.

– Я отдала их твоему брату, потому что подумала, что они тебе больше не понадобятся, – тихо говорит мама. – Я не думала, что ты когда-нибудь вернешься ко мне.

Когда мама смотрит на меня, признаваясь, что перестала надеяться, я понимаю, что раны прошлого по-прежнему так же болезненны для нее сегодня, как и прежде. Хотя для меня ребенок, который любил «Лего», – всего лишь незнакомец, для моих родителей он более чем реален. Это дитя, которое они любили и потеряли.

Я сижу на кровати в фермерском доме, где живет мать Джоанны. Через несколько дней мы возвращаемся в Англию. Джоанна только что упаковала последние детали моего «Лего», предварительно отмыв их.

Хотя я забираю конструкторы с собой в Британию, я не чувствую особого удовольствия от того, что мое прошлое аккуратно рассортировано и заново упаковано. Напротив, я ощущаю печаль, которая лежит на дне моей души с тех самых пор, как мы уехали из дома моих родителей, и с каждым днем становится все тяжелее.

Я то и дело вспоминаю лицо матери, когда она смотрела на «Лего». Она казалась такой потерянной, такой уязвленной, и я уверен, что отец тоже страдает, хотя и лучше скрывает свои чувства. Я не могу не думать о них, о себе и о том счастливом ребенке, обожавшем своих родителей, которого обнаружил спрятанным в этих коробках. Я никогда по-настоящему не понимал, каким он был, пока не открыл их и не нашел там мальчика, любившего электронику и конструкторы и писавшего вежливые письма Деду Морозу. Теперь я не могу перестать о нем думать.

Слезы вскипают медленно, молча сбегают по моим щекам, и тут Джоанна поднимает голову.

– Мартин? – восклицает она.

Она поднимается с пола и обвивает меня руками. Мое дыхание прерывается, плечи сотрясаются, когда я думаю обо всем, чего лишились мои родители, брат, сестра и я сам. Чувство вины наполняет меня при мысли о той боли, которую я причинил им, и мне жаль, что я не могу забрать ее обратно. Если бы я только мог подарить своим родным ту простую, счастливую жизнь, которой они заслуживали! А потом во мне рождается растерянность, когда я задумываюсь о том, почему родителям потребовалось так много времени, чтобы спасти меня. Почему они не увидели, что я вернулся к ним, почему не защитили меня от зла? Наконец я плачу по всей той любви, которую они дарили ребенку, медленно погружавшемуся в болезнь, по всей преданности, которую они выказывали мне с тех самых пор, и по тому маленькому мальчику, с которым я только что познакомился, но никогда не узнаю его по-настоящему, как бы ни старался. Все, что осталось мне от него, – это клочки бумаги, старые игрушки, и я знаю, что он никогда не покажется мне реальным. Он будет призраком, воспоминанием, оставшимся в полинялых фотографиях, которого я никогда не узнаю.

Джоанна обнимает меня еще крепче, слезы льются рекой. Я плачу и плачу, не в силах остановиться, не в силах перестать скорбеть по всему, что было потеряно для стольких людей. Но сейчас, в ее объятиях, я знаю, что больше Джоанне никогда не придется так утешать меня. Когда я предстал перед своим прошлым, внутри меня словно прорвалась плотина. Теперь я оплакиваю его. Надеюсь, вскоре я смогу сказать ему последнее «прости».

Наша квартирка в Англии настолько мала, что мое электрическое кресло слишком велико для нее, я могу свободно передвигаться только по одной маленькой полоске коридора в механической коляске и не раз успел обжечься, пытаясь овладеть искусством обращения с чайником и тостером. Я сжег кухонное полотенце и пытался использовать полироль для мебели, чтобы отчистить кафель на кухне. Но для меня этот двухметровый отрезок пола, на котором я способен передвигаться, – мой собственный Голливудский Бульвар, садик, который я вижу из окна, – Альгамбра, а крохотная кухонька, в которой я пытаюсь учиться готовить, – лучший парижский ресторан. Я был не прав, когда думал, что единственные стóящие затрат трудности существуют только в работе или в учебе, их на самом деле так хватает и в повседневной жизни.