Горькие лимоны - Лоуренс Даррелл

— Может быть, даже против Эносиса — кто знает? У нас тут многие сомневаются в том, что перемены будут к лучшему. Но право, всего лишь право— пообещайте нам его, и остров будет ваш.

До Кирении мы доехали уже в сумерках и, несмотря на усталость, решили пропустить по стаканчику вина у Клито, на сон грядущий. Там к нам присоединились Лоизус "Медведь" и Андреас "Мореход": оба ждали автобуса в деревню. "Медведь" покупал дерево для балконных ставен во втором этаже и поездкой остался очень доволен. Под действием белого вина язык у него развязался, и он раскрепостился настолько, что даже позволил себе пару добродушных шуток. Но тут по радио начались новости, и разговор мигом перестроился все на ту же неотвязную тему, терзавшую общественное сознание, как зубная боль.

— Как мне надоел этот Эносис, кто бы знал, — сказал сидевший в задней части магазина нищий. — Если мы вдруг его получим, что делать-то с ним будем?

Лоизус улыбнулся и сказал:

— Спокойно, спокойно. Это ради наших детей. Но спешки все равно никакой нет, вот и архиепископ так считает; к тому же британцы — они же наши друзья, — тут он дотронулся до моей руки, — и проследят за тем, чтобы никто нас не обманул.

Потом мы ехали вверх к аббатству среди мглистых холмов, и Андреас вполголоса фальшиво напевал какую-то песенку, а Лоизус нянчился со своими покупками, как ребенок с рождественскими подарками. Вечер выдался тихий на удивление, и молчаливая прохлада Дерева Безделья охватила нас со всех сторон, как вода горного озера. Под деревом, в самой тени, сидел Сабри и медитировал над чашечкой черного кофе, у него для меня была срочная информация, он нашел рожковое дерево и уже отложил необходимое количество.

— Садись, мой дорогой, — мрачноватым тоном сказал он, и я сел с ним рядом и почувствовал, как тишина блаженной истомой растекается по всему телу. Море было гладкое, как стекло. А где-то в районе мыса Ариаути — отсюда нам не было ни видно, ни слышно — кайка "Св. Георгий", груженная оружием и десятью тысячами динамитных шашек, медленно шла вдоль скалистого берега к назначенному неподалеку от Пафоса месту встречи.

— Как же здесь тихо, — сказал мой друг, отхлебнув глоток кофе. — Вот если бы еще и эти чертовы греки вели себя так же тихо; а ведь мы, турки, еще даже и не открывали рта. Греческой власти над собой мы здесь не потерпим, никогда; если будет Эносис, я уйду в горы и открою против них войну!

О господи!

На следующее утро я представил правительству краткий политический отчет, попытавшись изложить в сжатой форме эти разговоры, так, чтобы заинтересовать людей, от которых зависело принятие политических решений. Мои выводы в общем виде были таковы: в настоящее время, пока развитие событий еще не вышло из, так сказать, романтической стадии, ситуацию пока еще можно взять в свои руки и обернуть себе на пользу, сделав несколько своевременных заявлений. Это хороший шанс получить передышку лет в пятнадцать-двадцать: требуется всего-навсего пообещать провести демократический референдум. Выигрыш будет существенным — по сути, неоценимым, — поскольку он даст нам время полностью реорганизовать административный аппарат и полицию; ибо на данный момент им не по силам выдержать режим чрезвычайного положения. И пускай даже {расе Поттера) я готов поверить в то, что киприоты все как один прирожденные трусы и никогда не созреют до настоящего вооруженного восстания, меня сильно тревожит мысль о том, что критяне и родосцы могут показать им, как это делается. И с теми, и с другими я был знаком не понаслышке, и, при нынешнем состоянии нашей кипрской полиции, я никак не могу гарантировать, что их пример не окажет пагубного воздействия на общественное мнение, пусть даже такое инертное и пассивное. Степень же нашей неготовности к любому серьезному кризису я считаю просто ужасающей.

Если не считать этого, то наше моральное и юридическое право на этот остров можно было считать неоспоримыми, хотя делать ставку только на данное обстоятельство было бы ошибкой. То же касалось и турок, чье отношение к Эносису оставалось неизменно враждебным. Но хотя всякий, кто не желал, чтобы им управляли греки, поневоле вызывал симпатию, невозможно было не признать, что турки составляют меньшинство населения острова — при том, что масштаб их реального влияния как торговцев, деловых людей и промышленников вовсе уж незначителен, поскольку турки-киприоты в основном сельские жители. Кроме того, и саму их позицию было трудно определить — хотя и принято было считать, что за ней скрывается желание воссоединиться с Турцией. Фактически, речь шла не о стремлении к каким-то переменам, но о желании сохранить status quo. При Эносисе турки вряд ли могли рассчитывать на какие-то более надежные гарантии, нежели те, что обычно предоставляют совершенно безнадежным меньшинствам. Однако за пятнадцать лет многое может случиться — и я даже сам был готов поверить в то, что при сохранении традиционно дружественных англо-греческих отношений референдум может дать большинство голосов на Кипре именно нам.

Конечно, остров всегда можно удержать с помощью военной силы — но в наши дни, когда мнение избирателей в метрополии может резко измениться, едва им станет известно о кровопролитии и применении силовых методов, можно ли в принципе удержать средиземноморскую колонию, если для этого потребуются меры, более жестокие, чем обычные полицейские методы? В этом я сомневался. Помимо всего прочего, побочные эффекты кипрского конфликта могли повлиять еще и на прочность связей внутри Балканского пакта и НАТО.

Не знаю, насколько убедительно прозвучали все эти соображения; в пыльном царстве секретариата их вполне могли принять за бредни вольнонаемного гражданского специалиста, по видимому, слегка спятившего. Но я проверял их во многих беседах — и не только с крестьянами, но и с людьми самых разных политических взглядов, среди которых был даже личный секретарь архиепископа.

За эти долгие, полные политической эквилибристики месяцы, этнархия и сама начала испытывать определенное беспокойство перед лицом тех трудностей, с которыми ей теперь пришлось столкнуться. Разгулявшиеся как в Греции, так и на Кипре волны общественного мнения до сей поры сдерживала единственная, довольно хрупкая дамба — личный авторитет архиепископа, единственного человека, сумевшего по-прежнему держать события под контролем. Ведь и у него тоже были свои проблемы; их создавали не только балканские фанатики, сознательно раздувавшие конфликт, но и довольно-таки представительная коммунистическая партия. "Если едешь верхом на тигре, не спеши сходить наземь", — гласит китайская пословица. В том, как этнархия искала выход из создавшегося положения, чувствовалась некоторая доля паники.

Здесь мы ей ничем помочь не могли — это была прерогатива Лондона, — но телеграф молчал, а между тем, мы все чаще наблюдали знамения грядущих бед. "Если доктор не поможет, приложите подорожник" — так можно было охарактеризовать всеобщее отношение к проблеме. Да и то сказать: из окон Уайтхолла Кипр выглядел до смешного маленьким — розовое пятнышко размером с ноготь на мозаичной карте трагикомического ближневосточного ландшафта. Как бы я ни был разочарован подобным отношением со стороны начальства, у меня хватило сообразительности просчитать, что на осмысление истинного положения дел у Лондона уйдет примерно шесть месяцев, поскольку именно за этот срок рост недовольства на Балканах вызовет озабоченность у Министерства иностранных дел. Поток отчетов из Афин и Анкары покажет чиновникам, как быстро нарастает волна недовольства, и что необходимо, наконец, всерьез задуматься о Кипре, вместо того, чтобы отделываться равнодушными или сердитыми отписками.