Вавилонские книги. Книга 1. Восхождение Сенлина - Джосайя Бэнкрофт

Работая, Огьер слушал ее рассказ с нарастающей тревогой. Он не мог знать, каковы истинные мотивы Фоссора, но очень сильно сомневался в существовании клуба богатых филантропов. Независимо от того, под каким соусом эти аристократы подавали свою благотворительность и в какой валюте предпочитали расчеты, в башне была только одна экономика – и ее не назовешь вечной.

– Сегодня вечером меня должны представить кое-кому из друзей мистера Фоссора, – сказала Мария, одеваясь в конце сеанса.

Огьер нахмурился, выжимая краску из кистей и болтая их в ванночках со скипидаром. Его гримаса встревожила Марию: уж не расстроен ли он картиной или тем, как она позирует?

Огьер ее успокоил.

– Нет, все идет хорошо, – сказал он, взмахом руки указывая на холст и проявляющуюся фигуру, почти призрачную. Он был доволен пропорциями и цветовой гаммой, хотя выражение лица ему по-прежнему не нравилось, казалось противоречивым: на губах играла улыбка, а взгляд получался сердитым. – Картина будет отличная, я уверен – ну, я надеюсь. Нет, я беспокоюсь за вас. Вы уверены, что мистер Фоссор в глубине души заботится именно о ваших интересах?

– Скорее всего, нет, – призналась Мария. – Он кажется мне жадным, тщеславным и недалеким. Уверена, он выжмет из Тома все до последнего цента, но это всего лишь деньги.

– Богатые говорят то же самое, но всегда не всерьез, – сказал Огьер и заплатил ей за сеанс.

Сердце Сенлина, словно пузырек воздуха в колбе ватерпаса, моталось вверх и вниз в поисках центра, который, по-видимому, исчез.

Описание Огьером пастельно-голубого цвета ее платья напомнило Сенлину странную, наполовину зачерненную книгу, которую он спас от уничтожения несколько недель назад. В «Признаниях торговца женами», или как там она называлась, излагалась теория цвета, которая в то время показалась невероятно эзотерической. Теперь он не был в этом уверен.

Мраморные лики отелей усеивали блики солнечного сияния, похожие на горящие угли. Сенлин цеплялся за руку Огьера, и они неслись вперед сквозь тени, падающие от маркиз танцзалов и клубов, которые выглядели поеденными молью из-за света зеркальных ламп, что вращались наверху, словно глазные яблоки.

На протяжении следующих дней все продолжалось без изменений. Мария появлялась утром и уходила в середине дня. Во время перерывов Огьер заваривал чай и вытаскивал пирожные, которые она ела, пока он курил сигареты. Они разглядывали окрестности с форта на крыше, охраняемого орхидеями, потертыми гобеленами и изысканными ароматами, и чувствовали себя безмятежно.

У Марии был природный талант натурщицы: она осознавала свое тело, но не была в него влюблена; она вела себя непринужденно, без стеснения. И в итоге ее поза была прекраснее всего, чего достигли молодые горничные.

И всегда, пока он сидел, смешивая краски, и трудился над ее неясным обликом, нанося и стирая дюжину неудачных мазков, она развлекала его отчетами о своих вечерах.

Каждый вечер она сопровождала мистера Фоссора на очередную частную вечеринку. Фоссор выбирал для них порт назначения и отказывался объяснять, каким образом он это делал. Эти «званые вечера», как Фоссор их называл, большей частью происходили в роскошных арендованных гостиных и салонах, чьи стены неизменно покрывали шелковые обои с узорами из сусального золота или серебряной фольги.

Званый вечер был более степенным, чем празднество, но менее официальным, чем ужин. Присутствовало несколько десятков лощеных мужчин и скромно одетых женщин, незнакомых друг с другом. Всегда имелся компанейский, неутомимый хозяин, который не столько общался, сколько создавал переполох в комнате. И она могла лишь сидеть и кивать с улыбкой, тоскливо поглядывая на фортепьяно. Всегда имелось фортепьяно, и им непременно злоупотребляла вереница нескромных любителей и кокеток, которым медведь на ухо наступил. Это была пытка. Если бы кто-то из них уселся за пианино в пивной «Синяя татуировка», их бы свистом довели до рыданий.

Перед началом каждого вечера мистер Фоссор ритуально повторял подробные указания о том, как она должна себя вести. Ей надлежало ждать, пока другие гости сами подойдут. Она не должна была упоминать о тяжелых обстоятельствах или ссылаться на свою трагедию, если ее не спросят напрямую. Фоссор затронет тему ее нужды, когда это будет уместно; Мария только должна была выглядеть очаровательной и казаться заслуживающей внимания и помощи. «Они, моя дорогая, очень сдержанные люди. „Клуб талантов“ чрезвычайно щедр, но его члены считают благотворительность вульгарной. Они предпочитают покровительство». Он выделил это слово взмахом брылей.

Марию немного оскорбило отсутствие веры Фоссора в ее светский лоск, но, будучи в целом невежественной по отношению к этому обществу, она предполагала, что, вероятно, незнакома с некоторыми пунктами этикета. «И пожалуйста, пожалуйста, голубушка, не общайтесь с другими барышнями. Их семьи очень заботливы и будут нервничать из-за того, что такая… выросшая в экзотических условиях молодая женщина вроде вас сможет повлиять на их сестер и дочерей. Я знаю, это нелепо, но вы избавите меня от необходимости много кого гладить по загривку, если будете держать себя в руках».

Экзотические условия. С его слов получалось, что она похожа на белого горностая, кусочек янтаря или лимонное дерево из пустыни. Мария не могла представить себе более унылого и неэффективного способа вести себя на вечеринке. Но она послушно следовала его советам. По крайней мере, несколько вечеров подряд.

Первое время она чувствовала себя на этих собраниях немного смущенно. Она улыбалась и кивала, пока не начинала кружиться голова, и почти все ее игнорировали. Весь вечер она ела канапе и потягивала шерри или шампанское. Она развлекала себя, тайком придумывая истории для расфуфыренных мужчин, одетых в самые разные наряды – то придворные, то военные, то комично-авантюристские. Она никогда еще не видела так много воротников с оборками. Время от времени мистер Фоссор появлялся, ведя за собой то капитана, то куртизанку, и Мария, понимая, что это члены «Клуба талантов», одаривала их, как ей казалось, искрометными остротами. Но всякий раз ее новые знакомые быстро находили повод, чтобы удалиться, и она оставалась наедине с Фоссором, чьи брыли подпирали хмурую физиономию, как жутковатые книгодержатели.

Было трудно не чувствовать себя оскорбленной; она могла лишь предположить, что делает что-то не так, хотя понятия не имела, что именно.

Проведя несколько вечеров в качестве бесплатного приложения к гостям, она спросила у раздраженного Горация Фоссора, что ей следует делать по-другому. В углу оранжереи – где-то поодаль сбивчиво бренчал на фортепьяно молодой человек, у которого было больше юмора, чем таланта, – Фоссор ответил шепотом: