Что скрывают красные маки - Виктория Платова

— Вот ты это сейчас и выяснишь. И заодно поговоришь с «толковыми педагогами». И неплохо было бы докопаться, почему Михаил Леонидович выбрал для своей дочери именно эту затрапезную школу.

— Разве это имеет какое-то значение?

— Может, нет. А может быть, и да. Не залезешь в тину по ноздри — ни фига не поймешь.

— Так и захлебнуться недолго.

— Выживешь.

— Кстати. Не мешало бы выяснить еще одну вещь. Почему ваш Том Сойер расстался с Анастасией Равенской.

Мустаева произнесла это самым будничным тоном, но ощущение было такое, что в машине взорвалась петарда. Оглушая и ослепляя присутствующих. Больше всего досталось Ковешникову, сидевшему рядом. Он часто заморгал, втянул ноздрями воздух и с шумом выпустил его:

— С актрисой?

— С последней жертвой.

— Откуда у вас эта информация?

— Какой у вас телефон, Ковешников? Давайте-ка его сюда.

— А при чем здесь телефон? — проворчал Ковешников, но телефон все-таки достал. И положил на приборную панель, слегка пододвинув в сторону Анн Дмитьныыы.

Та взглянула на него с легкой брезгливостью, хотя брезгливости несчастный гаджет не заслуживал. Только сожаления. Кнопочный телефон Ковешникова прожил долгую жизнь, успел истрепаться и облупиться, потерять одну из клавиш, пусть и не критически важную (вместо нее теперь зиял провал). Крохотный дисплей был расколот, а задняя съемная панель примотана к передней изолентой. Впрочем, изолента сейчас не просматривалась, но Бахметьев, не раз видевший телефон Ковешникова, точно знал — она есть.

— Сколько ему лет? Десять? Пятнадцать?

— Работает же, — огрызнулся Ковешников. — Вот и пусть работает. Пока не сдохнет. Так что будем решать проблемы по мере их поступления.

— Ну-ну. — Сей-Сёнагон покачала головой. — Все-таки вы феерический жлоб, Ковешников. Прямо гопник какой-то. А вот если бы у вас был смартфон с выходом в Интернет, вы могли бы найти нужную информацию в течение нескольких минут. Нужно только правильно сформировать запрос, и все у вас получится.

— Так это вы в интернет-помойке нарыли? — Разочарованию Ковешникова не было предела. — Я вот что вам скажу. Свидетельство из Интернета для меня — тьфу. Пшик. Вранье на вранье.

— Любое свидетельство?

— Любое, не подкрепленное несколькими альтернативными источниками.

— Задайте вопрос Шувалову. А заодно поинтересуйтесь, знает ли он о смерти девушки. Насильственной смерти.

— Думаю, ему сейчас не до девушки, хоть бы ее и на ремни порезали, — вполне резонно заметил Ковешников. — Девушек море, а дочь — одна. Но я спрошу.

— Справедливости ради это была давняя история. Ей лет пять-семь. Ссылок и пруфов в Сети немного. Видимо, почистили основательно. Скоротечный роман студентки театрального и главы телекорпорации. Ничем хорошим это не заканчивается.

— Исходя из сегодняшнего дня… Так и есть.

IN A SENTIMENTAL MOOD. 4:17

2017 г. Сентябрь

Бахметьев, Мустаева, осетины, Пуспанен и Коля Равлюк. И Ковешников

…Домой Бахметьев вернулся далеко за полночь. Страшно хотелось спать, а долгий день никак не желал заканчиваться. К тому же ему еще нужно было уложить в голове информацию, что собрали в последние часы, — всеми вместе и каждым по отдельности. Ничего особо прорывного в ней не было, пазлы по-прежнему не складывались, но что-то явно изменилось. Как будто они до сих пор блуждали в молочно-белом тумане, и вот туман стал… не рассеиваться, нет. Он стал выпускать на волю абрисы каких-то предметов. Вернее, детали предметов, их отдельные части — несамостоятельные, практически ничего не говорящие о целом и иногда и просто вводящие в заблуждение: как в старой притче про слепцов и слона.

Про Ковешникова не скажешь, что он слепец. Скорее сумасшедший или бойцовая собака — из тех собак, что не рвут мясо с ляжек (это было бы скучно), а давят на кости. В ожидании, когда те раздробятся к чертовой матери. Вот и сейчас бойцовый пес Ковешников все давил и давил на кость с надписью: «Папочка ты знаешь как меня спасти». Все приставал к Мустаевой на предмет расшифровки: что с точки зрения психологии означает этот призыв. И ни один из взвешенных, почти академических ответов Анн Дмитьныыы его не устроил. Просто потому, что у него имелся свой ответ.

— Будет второй транш, вот увидите, — заявил Ковешников. — Второй раз сработает голубиная почта.

— Вы хоть кого-нибудь слышите, кроме себя? — Мустаева едва не задохнулась. — Разве не то же самое я говорила полчаса назад?

Это была чистая правда. Прежде чем пуститься во все психологические тяжкие, она вполне здраво заявила, что, сказав «а», похититель не отвертится и от «б».

— «А» и «Б»? — Ковешников сунул пальцы в рот, что делал лишь в случаях, когда ему надо было отклеить от неба прилипшую тянучку.

— Да.

— Где «А» — лирическая вводная? А «Б», которая должна прилететь, — руководство к действию?

— Что-то вроде того.

— Может, это и есть инструкция? Похититель устами ребенка… Он ни о чем не спрашивает. Он утверждает. Сделай что-то — и я буду спасен.

— Спасен?

— Ну… Или спасена. В смысле девочка. Она будет спасена, конечно.

— И что именно должен сделать Шувалов?

— Это не денежный вопрос. «Красному и зеленому» деньги не нужны, до сих пор он прекрасно без них обходился. Учитывая, что у всех трех взрослых жертв ничего не пропало. До сих пор он никак не проявлял себя…

— А теперь?

Ковешников ответил Сей-Сёнагон не сразу: он жевал пиццу. Как ему удавалось совмещать ее в одной пасти со сладкой лакрицей — загадка. Первая коробка уже была опустошена и сброшена под стол, и Ковешников приступил ко второй. Бахметьев, наспех перекусивший в городе после визита в художественную школу, от пиццы отказался. Отказалась и Мустаева, которая терпеть не могла антисанитарию в ковешниковском кабинете: такому утонченному созданию здесь не только есть — находиться было неприятно. И теперь оба они интеллигентно давились кофе из кофейного аппарата, стоявшего в коридоре. И наблюдали, как Ковешников, заглотив слишком уж большой кусок, облизывает пальцы.

— Э-э…

— Не подавитесь. Прожуйте сначала.

— Все в порядке. Значит, до сих пор он никак не проявлял себя. А теперь решил пообщаться. Я же говорил, что почерк меняется, — самодовольно улыбнулся Ковешников. — Вот он и изменился.

— С кем? С кем он решил пообщаться?

— С тем, кто захочет его выслушать. Или… с тем, кто не может его не выслушать. Кто будет обязан слушать.

— А если нет? Если не получится выслушать или услышать?

— Он убьет ребенка. И шахматная партия останется не доигранной до конца, а могло бы получиться красиво.