Один день без Сталина. Москва в октябре 41- го года - Леонид Млечин

«Для проведения ряда мероприятий Военным Советом Западного фронта прошу Вашего распоряжения об отпуске:

Первое. Фруктов разных (виноград, груши, яблоки, апельсины, мандарины и консервированные фрукты).

Второе. Рыбных изделий (балык, семга, тешка, севрюга), икры.

Третье. Консервов рыбных (шпроты, сардины, кильки, бычки).

Четвертое. Винно-водочных изделий на 3000 рублей.

Пятое. Кондитерских изделий в ассортименте.

Шестое. Пива и фруктовых вод».

Виноград, икра и коньяк в больших количествах требовались командованию Западного фронта в сентябре сорок первого, в тот самый момент, когда судьба Москвы, да и всей страны, висела на волоске, когда части фронта отходили назад, когда рядовых красноармейцев не во что было одеть и нечем было кормить…

В дни боев за Москву командующий 43-й армией Константин Дмитриевич Голубев, жалуясь на Жукова, переслал письмо Сталину:

«Армия перестала бежать и около двадцати суток бьет морду противнику; на Подольск его не пускает и не пустит. Пришлось в гуще боя человек тридцать расстрелять, кого надо — обласкать, и до шестисот человек приставили к правительственным наградам…

Просьба:

перестать применять ко мне, как к командующему, политику кнута, как это имело место в первые пять дней. На второй день по приезде меня обещали расстрелять, на третий день отдать под суд, на четвертый день грозили расстрелять перед строем армии.

Тов. Сталин! Мне ясна обстановка, задачи, ответственность, мне не менее, чем старшим начальникам, дорога партия, родина. Я в лепешку расшибусь, чтобы выполнить задачу, не боясь ничего, с группой работников подавал пример в бою, и голая ругань, угрозы расстрела, ненужное дерганье по мелочам способны только выбивать почву из-под ног, создают обстановку, когда стыдно смотреть в глаза подчиненным, которые читают эти документы… Сейчас стало лучше. Я бы не хотел, чтобы это было понято как жалоба на Военный совет фронта, отношение которого сейчас ко мне стало нормальным».

Поскребышев переслал это письмо Маленкову.

Генерал Голубев в самом начале войны попал в окружение, но сумел выйти к своим и продолжал воевать. Еременко, когда стал командующим войсками Калининского фронта, записал в дневник впечатления от посещения командующего 43-й армии генерал-лейтенанта Константина Голубева (см. «Независимое военное обозрение», № 15/2000): «Вместо заботы о войсках занялся обеспечением своей персоны. Он держал для личного довольствия одну, а иногда и две коровы (молоко и масло), три-пять овец (для шашлыков), пару свиней (для колбас и окороков) и несколько кур. Это делалось у всех на виду, и фронт об этом знал».

Еременко генерала Голубева не любил и возмущался жизнью командарма: «Командный пункт генерала Голубева — новенький, рубленный с русской резьбой пятистенок, прямо-таки боярский теремок. Кроме того, построен домик для связных, ординарцев, кухни и охраны. Подземелье и ход в него отделаны лучше, чем московское метро. Построен маленький коптильный завод. Голубев очень любит копчености: колбасы, окорока, а в особенности рыбу; держит для этого человека, хорошо знающего ремесло копчения. Член военного совета армии не отставал от командующего…»

И это происходило на фронте, где рядовые солдаты буквально голодали. Генерала Голубева, который устроился на войне с таким комфортом, в конце концов забрали с фронта и назначили заместителем уполномоченного Совнаркома по делам репатриации советских граждан…

29 сентября Щербаков говорил на партийном активе Москвы:

— У нас в области имеются запасные бригады красноармейцев, которые должны быть сформированы и пойти на фронт. Недавно наши товарищи проверяли положение в некоторых частях. Прямо ужас зеленый! Некоторые обовшивели, в баню не могут сходить!

И при этом недостатка в добровольцах не было. Война раскрыла во многих людях лучшие их качества. Москвичи оказались смелее своих начальников, бежавших из города.

Беда состояла в том, что подавляющее большинство ополченцев прежде не держали в руках винтовки, да и винтовок на всех не хватало. Половина была неисправной, разных типов. Таким дивизиям не полагалось ни транспорта, ни артиллерии, ни танков. Никакой подготовки ополченцы не прошли. Да и любой новый воинский коллектив нуждается в боевом слаживании, а эти части сразу бросались в мясорубку войны.

В Москве в ополчение зачислили сто шесть тысяч человек, в области еще пятьдесят пять тысяч. Первые двенадцать дивизий с 8 по 11 июля вывели в подмосковные лагеря.

«Колонны ополченцев без оружия, — такими их запомнил очевидец. — Кто в старых ватниках, кто в потрепанных пальто или шинелях. За плечами вещмешки, в руках чемоданы, баулы, на головах ушанки, кепки, буденновки».

Боец 18-й дивизии, которая формировалась в Ленинградском районе, вспоминал:

«Вечером, одетые кто во что горазд, с рюкзаками и баулами, мешками и портфелями мы покинули Москву. Мы направлялись в учебный лагерь под Красногорск. После этого перехода семьсот человек были отчислены из дивизии по состоянию здоровья.

В учебном лагере получили трехзарядные французские винтовки и французские пушки, расточенные под наши 76-миллиметровые снаряды. Это было трофейное оружие, оставшееся после разоружения частей польской армии…»

Хозяйственный и военный механизм не в состоянии был одеть и вооружить столько людей, свести их в боевые части, обучить и слаженно отправить на фронт. Не только бойцы добровольческих дивизий, а и призванные в регулярную армию ходили в своей одежде. Остальные тринадцать дивизий тоже были сформированы, но на фронт не попали, потому что их расформировали, а личный состав вернули к прежнему месту работы.

Член военного совета Московского военного округа дивизионный комиссар Телегин вспоминал, что среди ополченцев оказалось много больных и людей в возрасте — при всем своем желании служить они не могли:

«Сразу выплыли наружу все недостатки поспешного формирования, порой без учета государственной целесообразности. В рядах ополченцев оказалось много больных, людей старше 55 и 60 лет, не годных для полевой походной жизни. На некоторых предприятиях были оголены целые производственные участки…

Руководители предприятий и учреждений просили возвратить незаменимые кадры, а командиры и комиссары дивизий, в свою очередь, посылали рапорты о том, что такое-то количество ополченцев непригодно для походов. Пришлось на ходу исправлять эту ошибку».

Из лагерей командование отчислило больных и пожилых бойцов. Вернули некоторых специалистов, о которых слезно просили предприятия оборонного значения. Штат дивизии определили в девять с половиной тысяч человек, фактически было не больше семи тысяч.

Катастрофически не хватало вооружения (см. «Военно-исторический журнал», № 4/2005), на дивизию выдали 162 автомата, 66 минометов и 30 орудий. Вот боевые донесения тех дней: «На 90 бойцов получено 50 учебных патронов. Ждем гранаты. Пока склад полка не дает их… Наши бойцы совершенно не обучены, и в таком состоянии они представляют собой хорошую мишень или пушечное мясо».