Ты обратилась в лунный свет - Мэри Хиггинс Кларк

— Я скажу тебе, что бы я сделал, — в сердцах ответил его отец. — Если бы я застал твою маму в такой ситуации, я был бы рядом с ней, обнял бы ее, сказал бы что-нибудь, но обязательно дал бы ей знать о том, что я рядом.

Он сердито посмотрел на Нейла.

— Я бы сделал это независимо от того, люблю я ее или нет. С другой стороны, если бы я хотел доказать себе, что не люблю ее, или боялся бы связываться, тогда, конечно, я бы убежал. В Библии есть известный эпизод про умывание рук.

— Ну ладно, па, — буркнул Нейл.

— А на месте Мэги, если бы я знал, что ты был поблизости, и, может, даже хотел обратиться к тебе, я бы вычеркнул тебя навсегда, когда ты сбежал, — закончил Роберт Стефенс.

Зазвонил телефон.

Нейл попросил отца взять трубку.

Это был полицейский.

— Сэр, мы нашли машину, которую вы описали, на Марлей-роуд. Это глухое место, вокруг никаких домов, поэтому свидетелей нет, и мы не знаем, как она туда попала и кем оставлена, была ли это миссис Холлоувей или кто-то другой.

В восемь утра во вторник Малком Нортон спустился из своей спальни и заглянул на кухню. Дженис была уже там, сидела за столом, читала газету и пила кофе.

Она сделала беспрецедентный жест, налив ему чашечку, и предложила:

— Тост?

Он поколебался, потом сказал:

— Почему нет? — и сел напротив нее.

— Не рано ли ты уходишь? — спросила она. Он заметил, что жена нервничает. Несомненно, она знала, что он что-то задумал.

— Вчера у тебя был поздний обед, — продолжала Дженис, ставя перед ним горячую чашку.

— Хм-м-м, — ответил он, наслаждаясь ее беспокойством, зная, что она не спала, когда он вернулся в полночь.

Он сделал несколько глотков, потом отодвинул стул.

— Я, пожалуй, не буду есть тост. До свидания, Дженис.

Войдя в контору, Малком Нортон несколько минут посидел за столом Барбары. Как ему хотелось написать ей хоть несколько строчек, напомнить, как много она значила для него, но это было бы несправедливо. Ему не хотелось впутывать ее в свои проблемы.

Он ушел к себе в кабинет и еще раз просмотрел копии бумаг, которые нашел у Дженис в портфеле, а также копню ее банковского перевода.

Он очень хорошо знал, чего она добивается, догадавшись обо всем, когда увидел, как в ресторане этот негодяй, ее племянник, передает ей конверт. Он за ней следил. Банковские счета лишь подтвердили его догадки.

Она продавала Дугласу Хансену секретную информацию о финансовом состоянии кандидатов в «Латам Мейнор», чтобы он мог обирать богатых старушек. Возможно, обвинение в попытке обмана не будет ей предъявлено, но можно быть уверенным, что в этом городе ей никто не поможет. И она, конечно, потеряет работу.

«Хорошо», — подумал он.

Этот Хансен сделал Мэги Холлоувей более выгодное предложение. Он был уверен в этом. А Дженис обошла его, разузнав про изменение закона. Она, наверное, планировала поднять стоимость еще до продажи Холлоувей.

«Если бы не появилась эта Мэги Холлоувей и не испортила бы все», — с горечью думал он. Покончив с домом, он нашел бы способ удержать Барбару.

«Покончив. — Он мрачно улыбнулся. — Было бы здорово!»

Конечно, теперь это не имело значения. Ему никогда не купить дом. Ему никогда не получить Барбару. Жить дальше невозможно. Все кончено. Но он еще не сдался. Они узнают, что он не вешалка для пиджака, как считала Дженис долгие годы.

Он засунул конверт, адресованный шефу полиции Брауэру подальше в стол, чтобы не испачкать. Достал из нижнего ящика пистолет и мгновение задумчиво смотрел на него. Потом набрал номер полиции и попросил Брауэра.

— Это Малком Нортон, — сказал он приятным голосом, подняв пистолет и приложив дуло к виску. — Думаю, вам лучше поскорее сюда приехать. Я собираюсь убить себя.

Нажав на курок, он услышал последнее слово:

— Не надо!..

Мэги чувствовала, что в том месте, где болела голова, запеклась кровь.

— Надо успокоиться.

«Где меня зарыли? — гадала она. — Наверное, в каком-то глухом месте в лесу, где никто не сможет меня найти». Потянув веревочку, привязанную к пальцу, она почувствовала на другом ее конце тяжесть.

«Он, должно быть, привязал один из викторианских колокольчиков», — решила она. Указательным пальцем она залезла в трубку, через которую была протянута веревочка. Та была из металла и около дюйма в диаметре. «Через такое отверстие можно дышать, — подумала она, — если только его не залепит грязь».

Но зачем ему все это? Она была уверена, что у колокольчика вырван язычок, потому что не доносилось никакого звона. Это означало, что ее никто не услышит.

Была ли она на настоящем кладбище? Если так, то есть надежда, что вокруг могли быть люди. Сможет ли она услышать хотя бы слабый шум машин?

«Думай! — приказала себе Мэги. — Ты должна что-ннбудь придумать». Она будет дергать за веревочку, пока не устанет палец. Если ее похоронили там, где могут проходить люди, можно надеяться, что кто-нибудь заметит движение колокольчика.

Она решила звать на помощь каждые десять минут. Вряд ли ее голос прорвется наверх сквозь узкую трубку но она постарается. Надо беречь силы и не кричать, если нет уверенности, что кто-то рядом.

Но не вернется ли он? Он ненормальный, в этом она не сомневалась. Если он услышит ее крики, то может закрыть трубку, и она задохнется, надо быть осторожной.

Конечно, она понимала, что все старания могут оказаться напрасными. Вполне вероятно, что она похоронена в каком-то отдаленном месте, а он воображает себе, как она царапает крышку гроба и неистово дергает за веревочку, как это делали викторнанцы, обнаружив, что их похоронили заживо, но на их крики обязательно кто-нибудь отзывался, а она была совершенно одинока.

В десять часов Нейл и его отец сидели в кабинете шефа полиции Брауэра и слушали, как он печально комментирует предсмертную записку Малкома Нортона.

— Нортон был сумрачным и разочарованным человеком, — говорил он. — Он написал, что после изменения закона об охране окружающей среды дом миссис Холлоувей должен стоить целое состояние. Когда он предложил Нуале Моор купить ее дом, то наверняка собирался обмануть ее, не сказав о настоящей цене, и вполне вероятно рассвирепел, узнав, что та передумала, и убил ее. Он, возможно, перерыл весь дом в поисках нового завещания.

Брауэр помолчал, перечитывая абзац длинного письма.