Чудо и чудовище - Наталья Резанова

Но на праздниках должны услаждаться также зрение и слух, и нирский обычай требует насыщаться чинно, а не предаваться поспешному обжорству. С наступлением темноты, когда собравшиеся изрядно откушали, а до окончания праздника было еще далеко, девушки вышли на площадь, чтобы песнями и плясками веселить себя, сородичей и гостей.

В Зерахе не то, чтобы не знали музыкальных инструментов. Знали, и некоторые умели играть, переняв это умение у купцов и певцов, бродивших по дорогам. Но на таких праздниках цитры, флейты и самвики казались лишними. Только пение сопровождало танец, пение хором и удары в ладоши. Девушки разделились на две шеренги и в танце теснили друг друга, поочередно отступая и наступая, как два воинственных стана. И в самих девушках, совсем недавно столь скромных и тихих, проявлялось нечто воинственное, когда они, яростно притоптывая о землю, наступали на шеренгу соперниц. Глаза их горели возбуждением, распущенные волосы со вплетенными цветными бусами хлестали по спинам, голоса, выпевающие слова песен, делались гортанными. А зрители подбадривали их, без устали хлопая и подпевая. Порой та или иная из девушек выбегала из шеренги и начинала упоенно кружиться, точно подхваченная ветром.

Лаши и Тамрук, сидевшие рядом с Дардой, били в ладони и пели. Дарда только смотрела на танцующих. Сама она не танцевала никогда, хотя ее сильное, гибкое, тренированное тело было для этого идеально приспособлено. Но она знала: если Паучиха в сражении заставляет видеть себя прекрасной, то Паучиха танцующая станет посмешищем.

Есть с закрытым лицом ей было затруднительно, она лишь выпила в начале вечера немного пива. Через некоторое время она сказала Лаши:

– Я хочу спать. Обойду посты и вернусь к себе. – Лаши, разгоряченный, но отнюдь не пьяный, бросил на нее вопросительный взгляд, и Дарда твердо повторила. – В самом деле, хочу спать.

Она лгала. Спать ей нисколько не хотелось. Но к полуночи те, кто пришел на праздник не только пить и есть, уже найдут себе пару, и разбредутся по долине. Дарда предпочитала уйти раньше и не мешать своим людям развлекаться. Безусловно, Лаши мог и ей подыскать какую-нибудь девушку, но сегодня Дарда предпочитала побыть в одиночестве.

Проверив стражу, она вернулась в шатер, стянула плащ и платок, разулась. Отдых – это блаженный дар богов, и не стоит гневить Хаддада и Никкаль, отвергая его. Ночи становились прохладными, однако Дарда оставила полог отброшенным. Она растянулась на кошме, заложила руку за голову. Звезды в черном небе и костры в долине, казалось, отражали друг друга, и Дарда словно бы плыла среди тьмы и огней.

Потом огни заслонил чей-то черный силуэт. Проклятье, неужели часовые поддались общему разгулу и пропустили врага? Действовать в шатре посохом было неудобно – прежде, чем это дошло до сознания Дарды, рука уже сжала кинжал.

Бросить его она не успела.

Человек на пороге произнес:

– Не хватайся за оружие, это всего лишь я.

Дарда села. Нирский обычай считал неподобающим принимать гостя лежа. Даже такого гостя, который не видит, стоишь ты, лежишь, принимаешь его в царской одежде или нагишом.

– Входи.

Последовав приглашению, Хариф зацепил плечом полог шатра, и тот упал. Но, привычный к темноте слепой не споткнулся, а уверенно сел напротив Дарды.

– Что тебе нужно, провидец?

– Ты не очень учтива с гостем.

– Учтивость – не из числа моих достоинств. Это должно быть заметно даже слепому.

– Ты на себя клевещешь. Но я отвечу: мне нечего делать на празднике. Поэтому я ждал, когда вернешься ты.

– А если бы я вернулась не одна?

– Но ты одна, и незачем загадывать, что было бы тогда.

– Что ж, сиди, раз пришел… – Внезапно ее осенило. – Ах, вот оно что! Ты по-прежнему борешься с моими пороками. Предположил, что ко мне придет женщина, и решил этому помешать.

– Можно сказать и так.

– С какой стати, слепой, ты присвоил себе звание стража моей добродетели? Я живу так, как хочу. Если боги создали меня Паучихой, я не собираюсь притворяться пестрой бабочкой, – сравнение матери Теменун показалось ей уместным.

– Ты глубоко ошибаешься.

– В чем?

– Во многом. Ты живешь не так, как хочешь, а так, как считаешь нужным. Вероятно, это правильно, но при чем здесь вольное желание? Ошибаешься ты, думая, что меня волнует твоя добродетель…

Дарда молчала, не зная, как расценить эти слова.

Слепой продолжал: – Ты можешь сколько угодно обманывать зрячих. Правду глазами не увидишь, поэтому ты ловко сумела убедить их, будто желаешь только сражаться и побеждать, обманывать врага и захватывать добычу. Для всех них ты – воплощение удачи, и потому они – настоящие слепцы. Но я не вижу тебя, и понимаю тебя. Я знаю, кто ты. Просто несчастная девочка, страдающая из-за того, что ее никто не любит.

И впрямь хорошо, что он не видел ее. Злобная гримаса исказила ее лицо. За много лет Хариф оказался единственным человеком, сумевшим заставить Дарду отбросить привычную сдержанность. И не в первый раз.

– Чудные речи! Только мне противно их слушать!

– Потому что тебе больно, не так ли? Ты сказала мне, что обратилась к женщинам, потому что ни один мужчина не может тебя любить. Но и у женщин ты не нашла любви. Это даже не похоть. Много меньше. Иначе быть и не могло, потому что боги создали для взаимной любви мужчин и женщин.

Раздражение, точно ядом напитавшее ее кровь, заставило Дарду произнести то, о чем она молчала много лет, то, о чем она, казалось, забыла.

– Был мужчина, который предпочел лучше убить себя, чем переспать со мной.

– Он был сумасшедший?

– Он был зрячий, – отрезала она.

– И после этого ты решила, что все мужчины не для тебя? Это не так, Дарда. Тот, который умер, я не знаю, кто он, и знать не хочу, видел твое лицо, и не видел тебя. Я твоего лица не вижу.

И тут до нее, наконец, дошло, к чему он ведет… Нет, неправда, она давно это чувствовала. С той ночи, когда он дотронулся до ее лица. Однако надеялась, что невысказанное тогда так и не облечется в слова. И теперь раздражение ее сменилось горечью.

– Прошли те времена, когда мне нужна была жалость. Теперь я решаю, кого мне жалеть, а кого – нет.

– Не спорю. Но кто говорит о жалости?

– А ничего иного и быть не может. Нельзя любить, не видя.

– И снова ты ошибаешься. По-настоящему любить можно только то – или тех – кого не видишь.

– Как так?

– Мы чтим изображения богов, но разве это боги? Как бы они не были прекрасны, это всего лишь камень, дерево и глина. А любим мы богов, которые незримы. Я всегда любил свободу, но разве я ее видел, даже тогда, когда глаза мои были зрячими? И я мог бы полюбить тебя…

– Это слишком красиво сказано, – перебила она, – чтобы быть правдой. А правда в том, что паучиха полна яда и злобы, и убивает своих самцов. И всякий, кто желает близости с паучихой, должен об этом помнить!