Чудо и чудовище - Наталья Резанова

– Верно. Но ты – не паучиха и не колючий куст. Ты – женщина. А прозвища, которыми ты себя называешь, имеют к тебе такое же отношение, как камень, дерево и глина к божеству.

Дарда молча кусала губу. В темноте Хариф безошибочно нашел ее руку и сжал. Дарда вздрогнула, но руки не отняла.

– При нашей встрече ты спасла меня, удержав над краем обрыва. Не пора ли и мне сделать то же?

А почему бы и нет, подумала Дарда. Что она теряет? Люди считают ее самой порочной женщиной княжества, а она до сих пор девственница. Это даже и неприлично, право…

На сей раз шлемоблещущий Кемош-Ларан должен ниспослать победу оружию Зимрана. Так сказал пророк Булис. Это было после ежегодного царского жертвоприношения, когда Ксуф убил коня в честь бога.

Далла, конечно, не видела жертвоприношения, ибо всем женщинам это было заказано. Но ей было известно об ритуале, едва ли не главном в культе Кемоша. У бога воинов было два священных животных: бык и конь, и только их принимал он в жертву. Но если быка Шлемоносец делил со всеми своими почитателями, то конь принадлежал царю и богу. Ни один жрец, какую бы высокую степень посвящения он ни прошел, не мог принести в жертву коня. Это право принадлежало только царю.

Бога в образе быка чтили почти во всех странах по эту сторону моря – и в Шамгари, и в Нире, и на побережье, и в Дельте, жители которой считали себя первыми людьми на свете, а государство свое – древнейшим из всех. Жертвоприношение коня известно было только в Зимране. Если бы Далла ознакомилась с сочинениями некоторых историков, она прочла бы версию о том, что завоеватели некогда не составляли единый народ. Это были два племени, разных, хотя и родственных. Те, что жили за морем, поклонялись божеству по имени Ларан, символом его был конь. Богом их сородичей на здешнем побережье был Великий бык Кемош. Впоследствии божества эти слились воедино. Но, поскольку правящая династия Зимрана происходила из-за моря, для нее единственным священным животным оставался конь Ларана.

Но Далла ни о чем таком не слышала, и было ей не до измышлений историков и ученых жрецов. Она знала лишь, что раз в году белого, без единого черного волоса, коня провожают в храм, и там перед алтарем царь перерезает ему горло. От того, была ли жертва покорна, или наоборот, конь бесновался и упирался, сумел ли царь убить его одним ударом или бедное животное умерло в муках, зависело благосклонно ли примет жертву Кемош-Ларан. Священнослужители внимательно следили за ритуалом, а затем объявляли волю бога. Иногда предсказания сбывались, иногда нет. Но это не означало, что жрецы ошиблись. В таких случаях оказывалось, что церемонию осквернил взгляд непосвященного, или те, кто отбирал жертвенное животное, проявили преступную небрежность, и конь был не полностью белым.

Далла не верила в эти предсказания. Она не была безбожницей, не могла ею быть, с рождения столкнувшись с вмешательством высших сил. Но Мелита забыла о своей любимице, а от Кемош-Ларана она никогда не видела ничего, кроме зла. А что касается покорности жертвы, благоприятной для предсказания, то Далла уже знала, что норовистых коней укрощают.

Она видела, как это происходит. Вблизи Зимрана не было хороших пастбищ, и лошадей не разводили. Их закупали, преимущественно за пределами Нира – как для нужд войны, так и для жертвы. Окна Даллы выходили во двор, куда из конюшни выводили лошадей, чтоб не застаивались.

Если бы Далла не узнала правды о гибели мужа и сына, она бы не могла на это смотреть. Она бы неустанно думала: Регем был таким хорошим наездником, он с младенчества приучал к лошадям Катана, и кони их погубили. Но ей было известно, что Регема и Катана погубил Булис, который действовал по наущению Ксуфа. А кони не виноваты.

Лишенная всяческих развлечений, она порой садилась у окна и смотрела, как прогуливают коней покорных, и смиряют коней строптивых. Ей рассказывали, что раньше этим любил развлекаться Ксуф самолично, но ко времени второго замужества Даллы стал тяжеловат для подобных забав. Ведал всем старший конюх царя по имени Онеат. Об этом ей поведали служанки, помогавшие ей коротать время. Хотя они были рабынями, но были свободнее царицы в своих передвижениях по дворцу, и о происходящем им было больше известно. Если бы не их болтовня, Далла бы не обратила внимания на конюха, и тем паче не запомнила бы его имени, несмотря на то, что он служил Ксуфу много лет. Кстати, заметила Далла, между Ксуфом и Онеатом было нечто общее – оба высокие, мощные, широкоплечие, длиннорукие, русобородые. Но конюх был гораздо моложе царя, и если Ксуф при всей своей силе начал уже заплывать жиром и нарастил брюхо, то конюх был ловок и поворотлив, при том, что весил тоже немало. Зато Ксуф был, пожалуй, привлекательней с лица. Красавцем его не назвал бы даже самый наглый льстец, но его лицо выражало хоть какое-то движение мыслей и чувств. Круглая плоская физиономия Онеата была совершенно неподвижна, голубые глаза под свисающими на лоб выгоревшими лохмами – сонны и мутны, как у новорожденного младенца. Он почти не разговаривал – создавалось впечатление, что в памяти его хранится очень мало слов. Но в том, что касалось лошадей, Онеат знал все, соображал мгновенно, и не ведал устали.

Белый конь, отобранный для жертвоприношения Кемош-Ларану, не знал седла и узды, и когда его впервые взнуздали, пришел в бешенство. Он взвивался на дыбы, расшвыривая тех, кто пытался удержать его, яростно бил копытами, – горячая пыль взметалась, пятная белую шерсть, – и злобно ржал, откидывая назад голову с оскаленной пастью. Казалось, никто не сможет сдержать беснующегося посреди двора белого демона. Но Онеат, решительно подойдя к коню, сгреб его за длинную гриву, птицей взлетел на спину и перехватил уздечку. Белый жеребец принялся бить задом, однако Онеат держался крепко. Не сумев сбросить всадника таким образом, конь готов был броситься на землю и перекатившись, раздавить мучителя своей тяжестью. Онеат предугадал это намерение и с такой силой стиснул коленями конские бока, что едва не сломал ему ребра. Какое-то время конь стоял неподвижно. Напряженные мускулы Онеата вздулись, по лбу стекал пот. Потом жеребец сорвался с места и понесся вперед, точно стремясь вместе с всадником врезаться в любое препятствие и разбиться. Онеат направлял его, и конь свернул, не достигнув стены, но сделав круг по огромному двору. Другой. Третий. Казалось, это будет продолжаться до бесконечности. Когда Онеат, наконец, спрыгнул на землю, конь шатался, его шерсть посерела от пота, глаза, недавно налитые кровью, потускнели, и он, покорно опустив голову, дал отвести себя в денник.

Служанки, бывшие в покоях Даллы и следившие за укрощением коня с визгом и оханьем, теперь хихикали и перешептывались. Далла не обращала на них внимания. Ей было жалко белого жеребца. Он сопротивлялся, и его сломали. А потом все равно отведут на смерть.

Далла даже не сопротивлялась. И пока жива. Но до каких пор?

В последнее время эта мысль часто посещала ее. Наследника не было, и Ксуф начинал терять терпение. Разве он не посещал жену чаще всех других женщин дворца? Так почему же она не рожает? Она же никуда не выходит и не могла подхватить никакую хворь.