На островах ГУЛАГа. Воспоминания заключенной - Евгения Федорова

Всех новоприбывших обеспечили работой и жильем. Быховский снимал октябрьский парад 1934 года на Красной площади. А октябрь 1935-го встретил уже в Бутырках. Арестованы были все 400 человек, за исключением нескольких, которым удалось случайно ускользнуть из поля зрения органов. Их продолжали искать и в 1937 году!

Все сменовеховцы взамен букетов из роз получили по целому букету пунктов 58-й статьи, из которых основными были группировка в целях заговора и связь с иностранным капиталом. Все получили по десять лет.

…Истории Андрея были красочными, и рассказывал он их великолепно. Я готова была слушать его без конца, мы чувствовали все возрастающую симпатию друг к другу и не разлучались целыми днями — ведь каждое утро сулило разлуку, и скорее всего — навсегда…

Этап уходил за этапом, и никто точно не знал куда. Только потом мы узнали, что все они шли в одно место — на «Водораздел», в его разные лагпункты, разбросанные по берегам верхнего участка Беломорско-Балтийского канала. Настало и наше утро. Тревожное и… неожиданно радостное. Мужчины уже стояли с вещами по четыре в ряд, и Андрей смотрел на меня умоляющим взглядом, как будто мог «вымолить» — не разлучаться! С крыльца нашего барака донеслось:

— Женщины, сюда!

Изо всех нас «с вещами» вызвали только меня. Мы с Андреем попадали в один этап!.. А еще говорят — чудес не бывает!

…Всякая отправка на этап занимает уйму времени. Проверка формуляров, обыск чемоданов и мешков, причем выбрасываются все «личные» алюминиевые миски, ложки, иголки, ножницы — как будто можно в лагере прожить без этого нехитрого имущества! Лагерное начальство же, видно, убеждено, что ложкой можно перепилить проволочное заграждение, а иголкой — уложить наповал «попку» на вышке!

Должно быть, им виднее: ложки и миски выбрасывались всегда и везде, а потом неизменно заводились новые, выменянные на пайку хлеба, зачастую у тех же конвоиров.

После проверки — бесконечное пересчитывание, потому что то оказывалось, что кого-то не хватает, то вдруг появлялось двое лишних! Этап наш был огромный, человек в 500, и погрузили нас на баржи только к вечеру, когда многих ноги уже больше не держали. К счастью, баржи были открытыми, и, когда мы кое-как улеглись на полу трюма вповалку, над нами уже алело северное ночное небо и можно было дышать полной грудью. Все устали от напряжения бесконечного стояния и быстро задремали. Разбудил утренний холодок, забравшийся за ворот несмотря на то, что и справа и слева люди боками грели друг друга. Чья-то теплая ладонь пожала мою руку. Рядом лежал Андрей.

Помню, как дивно расцветала пожаром заря над головой, как несмело и сладко замирало сердце, как все было призрачно в морозном хрустальном воздухе. Я боялась пошевельнуться или вздохнуть поглубже, чтобы не нарушить, не сломать это колдовство…

Но все имеет конец. Баржа куда-то пристала, и зычные крики конвоиров «А ну, встать!.. Шевелись!» — сломали сказку и вернули нас на землю. Новоприбывших стали «выгружать». Еще с утра тонкие льдинки затягивали лужи и жирная черная грязь неохотно расползалась под ногами, но часам к десяти она превратилась в жидкое месиво и шумно чавкала, замешанная сотнями подошв.

Наш лагпункт назывался «Южным», и говорили, что до него недалеко — километров 18–20, не больше. Но огромный этап наш, растянувшийся живой гусеницей на километр в длину, двигался очень медленно. Идти обочиной, где еще не было жидкой грязи, конвоиры не позволяли. Вещи мы тащили сами, и многие, выбившись из сил, бросали на дороге чемоданы, наспех соорудив из рубахи мешок и затолкнув в него то, что помещалось.

Я тоже хотела оставить мой маленький деревянный чемоданчик, но Андрей и еще двое мужчин из нашего ряда взялись помогать мне и тащили его поочередно. Несколько раз мы присаживались на обочине дороги, что-то жевали. Почти все прихватили с собой что-нибудь съестное, ведь даже на пересылке был ларек, где разрешалось купить печенье, конфеты, папиросы. Денег на этот раз не отбирали, очевидно считая этап недолгим.

К вечеру мы приползли к колючей ограде. Но, прежде чем нас впустили в «зону», снова начались проверка по формулярам, пересчитывание и обыск. Опять бесконечное стояние у вахты, и, когда изнеможденные люди присаживались прямо в дорожную грязь, даже конвоиры на них не кричали. Но вот наконец мы в лагере. Маленькая хатка-хибарка — единственный женский барак. На сплошных нарах здесь живут 34 человека — все женское население лагпункта. У каждой женщины не менее двух, а то и по три, и по четыре «креста» — так почему-то в лагерях обозначалась степень заразности. Сифилитички все до единой.

На собственном опыте я убедилась, что сифилис далеко не так уж заразен, как это считает медицина. Женщины-уркаганки не считались с тем, что свое, а что чужое. Ложка, миска, котелок — что подвернулось под руку, тем и пользуются. Их не волновало, чье это полотенце, чья это подушка, а то и просто чья это постель. То ли спьяну бухнулась куда попало, то ли лень встряхнуть свою, но зачастую, придя с работы, заставала я на своей постели спящую бабу, и растолкать ее не было никакой возможности.

…В ту самую первую ночь, вернее под утро, когда в бараке стало уже совсем светло, я, проснувшись, вдруг увидела, как повешенное мною на столб платье вдруг взмыло в воздух и потихоньку начало подниматься к потолку, пока не исчезло в черной дыре. В изумлении я что-то крикнула, и дружный, даже добродушный хохот был мне ответом.

Впрочем, тем же утром я выменяла обратно свое платье на пайку хлеба, а так как свою собственную снедь, сбереженную на этапе, сама разделила между моими сожительницами (в бараке их было не так уж много — большинство околачивалось у своих «хахалей» по другим баракам), то тут же стала «своей в доску», и женщины из нашего барака никогда меня больше не обижали.

Скоро выяснилось, что спать в помещении вообще невозможно, даже тогда, когда ноги подкашиваются от усталости. Пропорционально возрастающей жаре возрастало и полчище клопов, выгоняя нас из барака, и мы устраивались где-нибудь поодаль, на свежем воздухе. Но все это пока было впереди.

А теперь несколько слов о том, что произошло с мужчинами из нашего этапа. Пока нас проверяли и пересчитывали, настала северная карельская ночь. Когда наше «стадо» наконец оказалось по другую сторону от вахты, мужчин со всеми их пожитками погнали в большой и длинный барак, с виду больше похожий на скотный двор или конюшню из-за узких с горизонтальными прорезами окон. Конечно, света сквозь них даже и светлой карельской ночью проникало мало, а освещения в бараке вовсе никакого не было.

Ощупью, натыкаясь друг на друга, на вещи и нары, живой поток втекал в барак, и наконец за последним человеком закрылись двери, загремели засовы и замки. Люди наконец могли отдохнуть. Среди ночи в запертом бараке поднялось нечто невообразимое. Дело в том, что длинный барак был перегорожен посредине сплошной досчатой стеной. В одной половине находились вновь прибывшие этапники, проходившие по 58-й статье, а в другой — жившие здесь уже давно мужчины-уркаганы.