Шесть мессий - Марк Фрост

— А правда, что эти девушки раскрашивают некоторые сокровенные части тела в малиновый цвет?

— Правда, — подтвердил Престо. — Умащенные, ухоженные, благоухающие, они ведут жизнь, целиком посвященную тому, чтобы дарить и получать удовольствие. Проводят страстные ночи в объятиях друг друга, как и в объятиях своего господина.

Мысли Иннеса вертелись, как флюгер на свежем ветре. Неужели Престо действительно посещал какие-то из этих благоуханных сералей?

— Но так ли уж разительно эти женщины отличаются от некоторых дам из нашего западного высшего общества?.. — Дойл пожал плечами. — Я не имею в виду их всех, но тех, которые чуть ли не всю жизнь посвящают заботам о красоте и очаровании. Тех, которые с помощью шампуней, массажей и прочих ухищрений превращают себя в нечто вроде драгоценного украшения, тешащего тщеславие их богатых мужей.

— Но ведь невозможно содержать по пятьдесят таких женщин одновременно, — возразил Иннес.

— Все возможно, если деньги не проблема, — заявил Престо со сладострастной улыбкой.

— Ладно, оставим арифметический аспект в стороне, — сказал Дойл.

— Могу вспомнить другое важное отличие, — подал голос Штерн. — На Западе женщина, во всяком случае того типа, о котором идет речь, может при желании покинуть дом.

— Верно, юридически она не рабыня, — согласился Дойл. — Но я имею в виду следующее: разве не являются они такими же рабынями в духовном смысле? Да, конечно, жена может оставить дом, но убежит ли она от жизненной ситуации? Будучи сыта по горло своей судьбой, может она убежать и строить собственную жизнь?

— Ас чего бы ей этого захотелось? — спросил Иннес.

— В теоретическом смысле, старина.

— Она должна иметь возможность так поступить, — высказался Престо. — И западный закон, безусловно, дает ей такое право.

— Право — это одно, а реальность — несколько иное. Западное общество терпимо относится к вольным стандартам поведения мужчин, но не готово принять их, когда речь идет о женщинах. По-моему, это имеет отношение к неосознанной защите репродуктивной функции. В целях выживания биологического вида считается целесообразным максимально обезопасить потенциальную мать потомства, даже если она сама ни о какой защите не просит.

— А вот я всегда был слишком занят, чтобы подумать о женитьбе, — хмыкнул Штерн.

— А по-моему, в гаремной жизни нет ничего плохого, — вернулся к излюбленной теме Иннес. — Трудиться особо не приходится. Масса свободного времени.

— Ты так говоришь, потому что грезишь о красавицах, доступных и покорных твоим желаниям в любое время суток. Но представь себе, что может случиться с одной из этих девушек, вздумай она обмануть своего господина? — Дойл повернулся к Престо.

— Наказание бывает страшным. Пытки. Увечья. Обезглавливание.

— Неужели? Это ужасно.

— А как же иначе? Или ты считаешь, что одалискам из гарема следует предоставить равенство с их владыками, такую же сексуальную свободу, какой пользуешься ты? Но что это будет за гарем, если они смогут заниматься любовью с кем и когда захотят?

— Какая ужасная мысль! — признал Иннес. — Этак ведь пропадает сам смысл существования гарема.

— Мой аргумент в том, что, если мужчины сделали цивилизованный мир таким, каков он есть, они сделали это за счет подобных партнеров, которыми наш Творец имел здравый смысл благословить нас, но чья роль остается незамеченной, а сами они — угнетенными.

— Значит, вы за то, чтобы дать женщинам право голоса, мистер Дойл? — уточнил Престо.

— Конечно нет. — Дойл пожал плечами. — К таким вопросам нужно относиться осмотрительно. Сначала нужно дать им образование: должны ведь они понимать, о чем их просят голосовать. Рим строился не за один день.

— Может быть, все было бы не так страшно, — сказал Иннес, которого уже манил к себе розовый мир сексуального равенства. — Пожалуй, при равенстве полов заполучить пташку в постель было бы куда проще, и расходов меньше. Не надо дарить цветы и побрякушки, приглашать на ужин в дорогое заведение… и все такое прочее.

— А вот меня подобная перспектива наполняет отчаянием, — заявил Престо. — Отказаться от ритуала охоты, от волнующего процесса завоевания и получить плотское удовлетворение без преодоления какого-либо сопротивления — да это лишило бы удовольствие большей части его привлекательности.

— Значит, на самом деле вам не нравились визиты в гарем? — Иннес, как собачка, не оставлял в покое любимую косточку.

Дискуссия продолжалась в том же духе, несколько сумбурная, но оживленная, как будто в этой деликатной сфере вообще можно было достигнуть какого-то согласия. По ходу беседы Дойл поднял глаза на правившего экипажем Джека, прежде охотно участвовавшего в беседах на отвлеченные темы. Конечно, Джек слышал весь этот разговор, но не только не попытался принять в нем участие, но даже не глянул в их сторону, нарочито отстраненный, подобно смотрителю маяка, что наблюдает за штормом в открытом море. Как же далеко вышел Джек за пределы основных житейских забот и, если они потеряны для него навсегда, можно ли по-прежнему считать его членом общества?

Около часа ночи они прибыли наконец к месту назначения, отличавшемуся невероятным обилием освещения. Это был квадрат из обнесенных высоким белым частоколом длинных кирпичных зданий, подсвеченных электрическими фонарями. Никаких вывесок не было. Шепнув что-то охраннику у ворот, Джек довез их до самого высокого строения в центре площади и остановил экипаж. Сквозь большие освещенные окна были видны просторные внутренние помещения, заполненные машинами, лабораторным оборудованием и научными приборами.

Они вошли за Джеком, распахнувшим перед ними стальную дверь, проследовали по коридору и вступили в большой, с высоким потолком зал с галереей и книжными стеллажами у дальней стены, вмещавшими, по мнению Дойла, никак не менее десяти тысяч томов, и множеством стеклянных шкафов с коллекциями минералов и образцами различных технических устройств. По углам стояли греческие статуи; каждый дюйм настенного пространства был заполнен фотографиями и картинами. Зал одновременно казался и захламленным, и просторным, определенно величественным и чрезвычайно своеобразным.

Посреди помещения красовался большой и тоже, под стать залу, захламленный стол, за которым в кресле развалился мужчина средних лет. Его ноги в поношенных башмаках покоились на краю выдвинутого из тумбы ящика. Похоже, он спал.

Знаком велев спутникам хранить молчание, Джек подвел их поближе к человеку в кресле.

— Вы знаете, кто это? — неожиданно прошептал Лайонел Штерн.

Два стальных шарика выпали из руки человека и звякнули в стальной плошке, примостившейся на его коленях. Этот звук разбудил его. Он встрепенулся, поднял голову с густой шевелюрой и нахмурился так, что на широком лбу между кустистыми белыми бровями пролегла глубокая морщина. Его широкий рот недовольно скривился, но открывшиеся глаза оказались яркими и умными. Плошку с шарами он поставил на стол и, заметив Джека, жестом подозвал его к себе. Они обменялись рукопожатиями и тихими приветствиями.