Блуждающая реальность - Филип Киндред Дик

слишком иначе, чтобы создавать эмпатические связи с другими людьми.

Но на ключевой вопрос: где же, на какой стадии возникает эта новая и странная реальность, эта причудливая деформация всеобщего и привычного взгляда на мир? – все это не отвечает. Теперь мы знаем: значительная часть того, что мы именуем «окружающей реальностью», состоит из субъективной рамки, которую накладывает сама система восприятия, и что способов восприятия мира, быть может, столько же, сколько и людей. Но каким же путем вползают в наше сознание нежеланные, даже пугающие, и уж точно не общие для всех «галлюцинации»? Вплоть до последних трех-четырех лет повсеместно признавалось, что эти разрывы в упорядоченной непрерывности мира, несомненно, возникают в самом человеке, на каком-то уровне его неврологической структуры; но теперь впервые маятник доказательств качнулся в другую сторону. Слышен совершенно новый термин «расширенное сознание»: он говорит, что исследования, особенно с галлюцинаторными веществами, указывают на возможность того, что, нравится нам это или нет, воспринимающая система организма, как и в случае с параноиками Яна Эренвальда, перерабатывает, воспринимает слишком многое, забрасывает центр суждения в лобной доле мозга данными, которые он не в силах объяснить. Это, разумеется, плохо: в таких обстоятельствах невозможно ни суждение, ни межличностное общение, так как теряется общий язык, – но эти «лишние» данные исходят откуда-то вне нашего организма; органы чувств воспринимают то, что действительно есть, – и это неправильно, поскольку делает невозможным когнитивный процесс, независимо от того, насколько реальны воспринимаемые объекты. Как видно, проблема не в том, что организм «видит то, чего нет»: он видит то, что есть, – но никто больше этого не видит, для описания этой реальности не существует семантических знаков, так что организм не может больше продолжать эмпатические взаимоотношения с членами своего сообщества. И это разрыв эмпатии с обеих сторон: они не могут ощутить его «мир» – он больше не ощущает их мира.

Галлюцинации, психическая болезнь, наркотический опыт «расширенного сознания» угрожают организму из-за их социальных последствий. Огромную роль играет в человеческой жизни язык; это ключевой инструмент, при помощи которого индивидуальные образы мира связываются друг с другом и становятся общими, открывая путь ко всем целям, ради которых конструируется общая реальность. То, что, по сути, субъективно, становится объективным на договорной основе. Глядя с такой точки зрения – социологической или антропологической, – вообще неважно, где возникают галлюцинации и являются ли они верными (но уникальными и потому невыразимыми) переживаниями «высших уровней реальности, проблесков которых в обыденной жизни мы не замечаем».

Реальное или нереальное, возникающее в самой системе восприятия из-за, например, какого-нибудь химического вещества, в норме не присутствующего в организме и не влияющего на обмен веществ в мозгу, – то, что мы называем «галлюцинацией», – разрушительно: отчуждение, одиночество, чувство, что весь мир стал чужим, что все в нем изменилось и исказилось, – все это логичное следствие того, что индивид, прежде часть человеческой культуры, превращается в органическую «монаду без окон»[127]. Неважно, что его рассудок не затронут; неважно, испытывает ли он «адекватные эмоции», – два классических критерия при диагностике шизофрении. На самом деле, кажется, не страдает ни то, ни другое: на свои сенсорные ощущения индивид реагирует так же, как мы реагируем на свои, то же касается и эмоциональной жизни – он демонстрирует чувства и настроения, сами по себе для нас вполне понятные. Но мы не воспринимаем то, что воспринимает он, – а его эмоции почти всегда связаны с переживаемым уникальным опытом.

Мое собственное ощущение, особенно в виду недавних лабораторных исследований, нашедших какую-то связь между шизофренией и гормонами надпочечников, таково: «Здоровый человек не знает, что возможно все». Иными словами, психически больной в какой-то момент слишком много узнал. В результате его мозги, так сказать, зависли. Говорят, опасно знать слишком мало; но, черт возьми, как насчет того, чтобы знать слишком много? О смерти как факторе реальности, быть может, нам не следовало бы знать вовсе – или, по крайней мере, знать как можно меньше. Джеймс Стивенз[128] в стихотворении «Шепчущий» (сборник Insurrections, Дублин, 1912) сообщает нечто такое, чего я рад был бы не знать – а теперь знаю, а рано или поздно, думаю, это предстоит выяснить каждому. По иронии судьбы, у Стивенза это ощущает сам Бог:

Я создаю тебя,

А затем в горе и в радости

Не слежу за тем, куда ты идешь,

С чем борешься,

Побеждаешь или проигрываешь:

Этого я не знаю

И не хочу знать.

Нет нужды зависеть от галлюцинаций, к безумию ведет множество дорог.

Шизофрения и Книга Перемен

(1965)

У многих видов животных, например, у жвачных, новорожденный выталкивается в коинос космос (общий мир) более или менее сразу. Для ягненка или жеребенка идиос космос (личный мир) умирает, едва его глаз касается первый луч дневного света. Но человеческого ребенка после рождения ждут еще долгие годы некоего полуреального существования; полуреального – потому что вплоть до пятнадцати-шестнадцати лет он как бы еще не вполне родился, не имеет самостоятельного бытия; у него сохраняются фрагменты идиос космос, а из коинос космос ему навязывают не так уж много. Общий мир не обрушивается ему на плечи всем своим бременем вплоть до рубежа, который мы именуем лестным титулом «психосексуальная зрелость» – попросту говоря, до тех милых школьных деньков, когда спрашиваешь симпатичную девочку с первой парты, не хочет ли она выпить с тобой по стакану содовой после уроков, а она отвечает: «НЕТ!» Вот и все. Здравствуй, общий мир. Готовься к долгой зиме, юноша: впереди будет только хуже.

Прешизофреническую личность обычно называют «эффективным шизоидом»[129]. Означает это вот что: подростком он все еще надеется, что симпатичную девочку (или мальчика) с передней парты не придется звать на свидание. Если обратиться к моему собственному шизоидному школьному опыту, год или около того он будет молча глазеть на девочку и представлять в уме все возможные исходы: хорошие исходы проходят под рубрикой «фантазии», дурные – «фобии». И тянется, тянется бесконечная война между этими двумя полюсами, меж тем как настоящая живая девушка понятия не имеет, что ты есть на свете (и неудивительно: ведь тебя, в сущности, нет). Если побеждают фобии («Вот я ее спрошу, а она ответит: «С тобой?!» – и т. д.), то шизоидный подросток физически вылетает из класса с агорафобией, которая дальше постепенно расширяется и превращается в истинно шизофреническое избегание любых контактов, или же бежит в фантазии и становится, так сказать, сам себе Эйбом Мерритом[130] или,