Запретный город - Кристиан Жак

— Я хочу добыть еще несколько птиц.

— «Полезно слушание для слушателя», — сказал мудрец Птаххотеп. А вы… вы только и знаете, что по улицам носиться да в воде бултыхаться, а пуще всего попусту болтать! А от ваших последних письменных упражнений хочется плакать и биться головой о стенку! Ну почему вы меня не слушаете?!

Писец некрополя Кенхир был не в духе. Как и в любое другое утро, на душе у него кошки скребли и жить почти не хотелось. Как часто посещало его желание передать обязанности преподавателя лучшему рисовальщику братства, который, понятно, будет именоваться в таком случае «писцом», однако после принятия в братство Панеба Кенхир все еще являлся к ученикам, хотя мальчики и девочки, изнемогавшие от уроков и попреков, приводили его в отчаяние.

— Простейшие знаки вы, может, кое-как и выучили. Но как вы их рисуете! Ужас! Я уж не говорю про осанку ваших птиц, ну что это за птенчик такой?! А сова! Почему она бьет крылами и зачем язык высунула? Как я могу чему-то научить, если те, кого я учу, меня не слушают? Сколько ударов палкой по спине нужно, чтобы открылись уши? Кто не знает, что уши у ученика на спине, а то и пониже?

Панеб Жар не выдержал.

— Я — самый великовозрастный ученик, давайте я буду отвечать за ошибки всего класса. И спина у меня широкая, ее хватит на много ударов палкой.

— Ладно, ладно… Там видно будет. Сели, пишем. Макаем кончики тростинок в черные чернила — кончики влажные, чтоб чернила не густели, понятно? Значит, тростинки сначала смачиваем. И пишем основные знаки на черепках.

Черепками назывались плитки известняка, которые находили среди мусора в самых разных уголках селения.

Самые ценные осколки — отходы от резьбы по камню — подбирали возле погребений. На черепках писали деревенские школьники и подмастерья рисовальщиков, поскольку и те и другие считались недостойными того, чтобы тратить на свои упражнения папирус, даже уже использованный и не очень высокого качества.

И вот этот-то второсортный материал заворожил Панеба. Наконец-то у него под рукой было все потребное для занятий своим искусством! Есть на чем и есть чем рисовать. Он выводил каждый иероглиф так точно и так изящно, что Кенхир только диву давался. Такой здоровенный и еще совсем молодой, а какое прилежание! И как же быстро усваивает он все, что ему ни покажешь: можно подумать, что он уже отдал этому делу многие годы.

Кенхир собрал черепки и начал проверять задания. Девочки справились с уроком много лучше мальчиков. Как всегда.

— Вы как кривые и сучковатые палки! Если столяру случится проходить мимо, он, быть может, обратит на них внимание. И как знать, может, вздумает он подправить их убожество, и начнет их стругать и ровнять, и выйдут из-под его рук красивые посохи для высоких сановников. Так вот, я — этот самый столяр! Не знаю уж, какая участь вам выпадет, но когда из этой школы выйдете, вы будете уметь и читать, и писать.

И учитель велел повторить упражнение. Ученики трудились до обеда.

— Завтра, — объявил Кенхир, — будем рисовать рыб. А теперь идите перекусите. И чтоб хорошо вели себя за столом. Дорога к мудрости начинается с вежливости и уважения к другим. А ты, Панеб, останься.

Детишки, радостно вопя и визжа, бросились вон из комнаты.

— Проголодался?

— Угу.

— Я тоже. Но дело не терпит.

Кенхир выдал Панебу огромный черепок со слегка отполированной поверхностью и самую настоящую кисть писца. У ног ученика поставил круглый длинный сосуд с угольно-черными чернилами.

Молодой человек выразил бурную радость.

— Ох… как здорово! Я после такого и рисовать не осмелюсь…

— Пугливым стал?

Оскорбление сильно задело Панеба, но, хотя в нем все кипело, он сумел сдержаться.

— Рисуй пять раз два знака твоего имени: ПА — взлетающая утка, и НЕБ — корзина, в которую удобно складывать приношения и которая поэтому становится хозяйкой, владеющей тем, что в нее положили.

Панеб не спеша выполнил задание. Рука не дрожала, и знаки получались ровными и красивыми.

— Годится?

— Судить не тебе. Ты понял, почему тебе дали такое имя?

— Потому что мне нельзя отступать от своего устремления, а мое мастерство — оно будет зависеть от того, что я пойму и приму.

— Мастерство… Тебе до него еще ох как далеко! — проворчал Кенхир. — Нарисуй глаз, потом лицо, затем профиль, волосы, шакала и лодку.

Не пожалел времени Панеб: он словно бы вживался в знак, чтобы потом уверенно начертать его. И так — строка за строкой. С ума сойти — он же еще подмастерье. Ученик.

— А теперь все сотри. И поскобли черепок.

«Как духу, распаляемому огнем Сета, удается выказывать такое терпение и такую дотошность? — недоумевал Кенхир. Этот парнишка воистину великая загадка».

— Готово.

— Перепиши то, что написано на этом папирусе.

Кенхир развернул свиток. Документ был написан прекрасным мелким почерком. Знаки выписаны очень тщательно.

— Попробуй скопируй.

— Мне писать так, как здесь, или можно немножко по-своему?

— Как хочешь.

Панеб выбрал второй вариант.

И все у него получилось. Безупречно, ни единой ошибки. Но читать текст стало заметно легче. Спору нет, рука молодого человека — рука настоящего писца, пишет быстро и ясно. А вот у самого Кенхира, когда он пишет весь день напролет, знаки к концу дня становятся почти нечитаемыми. К стыду и огорчению самого писца.

— А теперь читай, что написал.

— «Слушающий — это тот, кого любит бог, не слушает ненавидимый богом. Сердце превращает господина своего в слушающего или неслушающего. Любящий слушание — это тот, кто исполняет сказанное. Что до глупого, который не слушает, не наживет он ничего. Считает он знание невежеством, полезное — вредным. Делает он все порицаемое, за что упрекают его каждый день. Живет он тем, отчего умирают. Будь примером, не позволяй, чтобы был осуждаем ты. Не говори то одно, то другое, не подменяй одного другим. Сдерживай сердце свое, обуздывай уста свои».

— Читать ты умеешь, Панеб, вроде бы ни единожды не запнулся. Но понимаешь ли ты прочитанное?

— Ну, по-моему, вы выбрали этот текст не случайно… По-вашему, я еще плохо слушаю то, чему вы учите, да?

— Это мы еще поглядим, попозже… Иди обедать. А черепок не хватай. Клади на место. Не твое.

Панеб отправился восвояси, а Кенхир вернулся в дом Рамосе, где жил, не желая обзаводиться собственным хозяйством. Деревенская женщина, которая была у Рамосе за стряпуху, приготовила салат и телячьи почки.

— Простите за опоздание, — сказал Кенхир, — урок затянулся. Я рассчитывал управиться побыстрее.