Прокурор Никола - Вячеслав Белоусов

Он сам создавал себя таким – жестоким до беспощадности, справедливым до слез. Генерал милиции, начальник областного управления, Максинов, другим быть не должен.

Под себя создавал систему. Ломал старую, строил свою. Максиновскую. И не скрывал ни от кого. А кого ему бояться? Он был убежден: именно за его системой – мобильной и жесткой, мгновенно реагирующей на каждое происшествие, умело локализующей любую криминальную ситуацию, четко нейтрализующей матерого преступника – за ней будущее. В определенном смысле – роботы, а не милиционеры, инженеры, а не сыщики, без эмоций и рефлексов, аппараты, немедленно исполняющие любую его команду, – залог успеха.

Задача его, начальника, – поставить цель. Эта цель должна безусловно выполняться. Никакого человеческого фактора не должно присутствовать.

Он понимал, без жесткости задуманного не достичь. Но если с этим удалось, со справедливостью не получалось. Его самого заносило, а когда преобладает жестокость даже ради дела, справедливостью не пахнет.

Как ни странно, он это понимал, но поделать с собой уже ничего не мог.

Тогда, чтобы насаждать страх среди подчиненных не своими руками, он сделал одного приглянувшегося лейтенанта исполняющим обязанности начальника городского отделения милиции. Когда о фаворите, быстро прославившемся свирепостью, заговорили, он навесил ему звездочки капитана и назначил одним из своих заместителей. Эксперимент себя оправдал, но это было вопреки всем правилам и традициям, среди засидевшихся в креслах подполковников поднялся гам, выплеснувший скандал за пределы ведомства, и его вызвали в обком партии к секретарю по идеологии. Второе лицо в обкоме, древний велеречивый еврей что-то долго и витиевато, не называя вещи своими именами и вообще не упомянув ни одной конкретной фамилии, втолковывал ему об истоках и причинах возникновения в органах «ягодок», «ежовых рукавиц», «бериевщины»[25] и еще бубнил черт-те что. Он тогда поднялся из-за стола, надел генеральскую фуражку и, приложив пальцы к козырьку, сухо спросил:

– Ко мне есть вопросы, товарищ секретарь?

– К вам?

– Может, жалобы какие поступили?

Секретарь смутился, долго разглядывал его подслеповатыми глазами, высморкался в большой клетчатый платок, наконец, с сомнением ответил:

– Что вы, Евгений Александрович! Какие жалобы? Я вас пригласил побеседовать, так сказать…

Он, как ни пытался, так и не нашел подходящего слова завершить фразу и спросил:

– Обстановка нормальная?

– Без особых происшествий, – выговаривая четко и ясно каждое слово, отчеканил генерал.

– Ну тогда, как говорится…

– Спасибо.

И он вышел, не увидев, как обычно, руки для пожатия.

– Ну и хрен с тобой, – уже за дверью в сердцах выругался; они не любили друг друга, впрочем, это выражение вряд ли было уместным для определения их взаимоотношений с Ольшенским; они друг друга ненавидели.

И он в тот день до самого вечера просидел у себя в кабинете, никого не принимая. Дожидался развития событий, анализируя происшедшее.

Старый седой лис, второй секретарь обкома, как говорится, задницы не отрывал от стула, не посоветовавшись с первым. Лишь заручившись одобрением Боронина, затевал интригу: прощупывал почву и предпринимал какие-то свои ходы. Теперь, после их более чем холодного расставания, он, конечно, побежал докладывать. Что сказать? Максинов ощутимо щелкнул по носу «идеолога»: не лезь, ушлый маразматик, своим рылом, куда не приглашали и в чем не разбираешься! Ольшенский таких позорных пощечин не получал даже от чиновников из ЦК за все долгое время работы в партийной системе. А здесь его одернул милиционер! Пусть главный в области! Но милиционер!..

Тогда, вернувшись из обкома, дежуря у телефона и переживая, он, мертвецки напившись, так и заночевал в своем кабинете. Всю ночь прождав звонка Боронина, он анализировал ситуацию в полном одиночестве. Сам с собой. И раньше, со времен пребывания военным советником в Йемене, он пристрастился к еженедельным самоанализам, чрезвычайная обстановка обязывала. Здесь, на гражданке, особой нужды не имелось, но, когда взялся за реформу системы и появились первые тупики и неудачи, невольно душа потребовала расслабления. И тогда – дверь на ключ, пачка сигарет и бутылка на стол.

Никто о его увлечении не знал и не догадывался. Утром быстренько умывался в комнате отдыха, принимал стакан горячего кофе – и как заново народился. А привычка выручала.

Со временем ночные бдения стали нормой. Случалось, он доставал из сейфа древний томик Макиавелли в кожаном переплете, открывал испещренные чернильными пометками главки «Государя» и погружался в чтение. Книжкой он дорожил, она была подарена еще во времена учебы в Академии одним из преподавателей его приятелю, досталась при расставании в обмен на такой же памятный презент. Он пожертвовал часы, но в книжке не ошибся, она оказалась необыкновенной. Не потому, что «Государем» зачитывался сам Сталин, а своим содержанием. Управление милиции, конечно, не государство, а он не царь, но как прав был древний итальянец, этот Макиавелли, еще около десятка веков назад! Как греют, жгут сердце его строчки, бьющие точно в цель, в главное!.. Разве это не правда: «Государю, желающему держать подданных в повиновении, не следует обращать внимание на обвинения в жестокости»? Фраза сказана мудрецом будто специально для него! И остается современной. Или еще: «… люди меньше боятся причинить обиду тому, кто вселяет в них страх!..»[26] И это в точку!

Его стратегия верна, он правильно перестраивает систему – все более и более убеждался Максинов. И методы его оправданы. Пройдет несколько лет, он согнет эту пресловутую кривую роста преступности в обратную сторону, и она неуклонно устремится к снижению; он поймает последнего вора в области и, как легендарного разбойника когда-то, провезет в клетке напоказ по Москве. Тогда о нем заговорят в столице. Тогда сам Щелоков задумается…

Нет, он не был фантазером. В его-то годы! На всю преступность он не замахивался. Но последний вор будет отловлен, как редкий зверь, в его области! Смогли же это сделать в предвоенной Германии немцы[27]. А почему не попытаться здесь ему?