Темный путь. Том первый - Николай Петрович Вагнер

девушек в холодный чулан в одной рубашке в 25 градусов мороза! Ты представь себе… Нет! Нет! Это просто ужас!.. Бедные!

И ее голос задрожал, и она невольно закрыла глаза руками.

— Все это темное дело крепостного права! — сказал я и, отняв ее ручки от глаз, крепко поцеловал их.

LXXV

Месяца два-три, которые я прожил тогда в крепости с моей дорогой Леной, пронеслись как две-три недели, или, лучше, пролетели, как медовый месяц.

Все принимало веселый, праздничный оттенок. Все рисовалось в радужных красках.

Самым любимым нашим занятием было сидеть на крепостной стене, когда был солнечный день, или в чистых, уютных комнатках у казачки и поверять друг другу мысли и впечатления. Помню, нас все занимало, как детей: синева гор, дымки в аулах, стая ворон, пролетавших мимо, лошадь, неизвестно как вышедшая из крепости, черкес или грузин, показавшиеся вдали. Все в нас будило мысли.

— А знаешь ли, — вдруг спрашивала Лена, — я знаю, куда летят эти вороны.

— Куда?

— Они летят вон, вон, за эту гору — напиться из озерка.

— Может быть, ты знаешь, что они думают?

— Да! Скажи, Володя, могут ли вороны думать так, как человек?…

Вспоминая теперь эту детскую болтовню, я невольно дивлюсь, куда же делось то, что давало ей смысл и жизнь?

Впрочем, нам приятно было сидеть просто, молча, рука в руку, сидеть по целым часам и не замечать, как летело время, летели короткие зимние дни и долгие вечера.

Порой, бывало, Надежда Степановна примется убедительно зевать и поминутно поправлять свой чепчик. Но на нас эта зевота вовсе не действовала заразительно. Словом, у нас был свой мир. Он светил в наших глазах. Он грел теплой любовью наши сердца. Блаженное, доброе время! Время золотых детских снов и детской веры в сердце человека!

— Лена! — спросил я раз тихо, когда Надежда Степановна задремала, прикорнув на подушку турецкого импровизированного дивана. — Лена! Когда же наша свадьба?

— Когда? Да завтра.

— Нет! Серьезно.

— А разве тебе не нравится наша теперешняя жизнь?

— Нет! Мне хочется быть ближе, роднее с тобой, моя милая, дорогая!..

— Неужели тебе будет приятно, если твоя милая будет солдатка-казачка? Фи!

И она сделала гримаску.

— Лена! Ведь это предрассудок!

— А хочешь, я маму спрошу. Мама! Мама!

— А! А! Я не сплю… Я все слышу… Снега большие.

Мы взглянули друг на друга и расхохотались.

LXXVI

Надежда Степановна и слышать не хотела о моей свадьбе.

— Что это, батюшка?! Солдат! И хочешь жениться на моей дочери! Проспись!..

— Да ведь я вечный солдат — поймите вы это — без выслуги!

— Вздор! Вздор! Вот в каком-нибудь сражении отличишься, тебя сейчас и произведут в прапорщики… Тогда и женись! А то вздумал жениться… X-ха! Пойдут дети — будут солдатскими детьми! Приятно будет матери, да и мне — бабушке?!

Лена пристально смотрела на меня и улыбалась насмешливо.

«Господи! — думал я. — Неужели мне нельзя выслужиться, отличиться? Ведь на царскую милость нет мерки!»

И я давал себе честное слово, что в первом же деле я непременно получу чин. В мечтах я брал целые крепости, забывая, что я не могу командовать, что я даже не унтер-офицер.

Но как скоро я спускался с этих мечтательных верхов, то тотчас тоска и отчаяние захватывали меня.

— Что же ты опять повесил нос? Опять об офицерстве задумался? — приставала Лена.

— О тебе, а не об офицерстве.

— Думай о чем хочешь, только не сиди как индюк. Куль! куль! — И она разражалась хохотом, и я хохотал вместе с нею. Тяжелая дума отлетала, и я делался снова весел. А там через час или два снова делался индюком.

Но судьба, очевидно, хлопотала за меня.

В половине декабря, когда в горах лежал глубокий снег, вдруг, неожиданно для всех, принесли приказ отправиться в экспедицию.

Все офицерство встрепенулось, завозилось. Все солдаты приободрились. Экспедиция была серьезная. В ней участвовало несколько рот К… и А… полков.

На рассвете утром мы тихо выступили из крепости в горы, и началось тяжелое странствие по оледенелым горным тропинкам.

Помню, вечером, накануне, мы долго сидели с Леной, сидели молча. У обоих было столько страха в сердце, что говорить не хотелось.

— Если меня убьют, Лена?..

— То я пойду в монастырь…

— Нет! Кричи везде о том, о чем ты мне советовала кричать… помнишь!

— Это твоя просьба?

— Это мой прощальный завет тебе.

— Вздор! Вздор! Я не хочу прощаться с тобой навсегда! Не хочу!

И она громко зарыдала, припав к моему плечу.

Надежда Степановна услыхала, проснулась и принесла ей стакан воды…

LXXVII

Лена проводила меня до крепостных ворот и долго потом стояла на стене. Я по временам оглядывался и украдкой махал ей платком.

Легкий снежок тихо перепадал. Порывистый ветерок сдувал его с пригорков.

Мы шли целый день и только к вечеру стали биваком в ущелье Киндыль-Азу…

Но я не буду описывать шаг за шагом все перипетии этой экспедиции. Расскажу только один из эпизодов да скажу два-три слова о целях экспедиции.

Она совершилась в то переходное время, когда система так называемых «наказаний» и «устрашений» еще не кончилась, но уже была готова смениться другой системой медленных, но прочных захватов, которой мы обязаны покорением всего Кавказа.

Отряд наш шел под главной командой генерал-майора Друковского. Вечером, в 8 часов, когда уже было совершенно темно, мы вступили в густой лес и расположились здесь биваком.

Утром, на рассвете, мы должны были разрушить один завал, который мешал дальнейшему движению войска. Почти все утро мы употребили на это дело и на рубку леса. Я до сих пор не могу понять, почему всю эту операцию нам спокойно дал совершить неприятель. Он, очевидно, имел в виду наше отступление, так как, по старой системе, рано или поздно, но все-таки мы должны были отступить. К вечеру, на закате солнца, мы вышли из лесу и очутились в виду большого аула Гушаниба, который и составлял ближайшую задачу нашего набега.

Следовало «устрашить гушанибцев» и наказать их за недавнее нападение на наше укрепление на Кара-Шуде.

Мы подошли почти вплоть к аулу, и вдруг из ближайших саклей грянул залп, от которого пали ранеными или убитыми штабс-капитан Бориков, поручики Винкель и князь Кайбутов.

Я вместе с товарищами подбежал и поднял упавшего Винкеля. Мы подняли его, положили на носилки из ружей и тихо понесли на перевязочный пункт на опушку леса.

Пуля попала ему в бок, и все лицо его быстро изменилось, как-то потемнело, глаза