Две половинки райского яблока - Инна Бачинская

– Что значит – «старый»?

– Мир наших предков. Мозг человека – компьютер, Наташа. Для того чтобы его включить, нужен… пароль. Если пароль правильный, то там много всего отыщется. Куда Интернету!

– А что я должна была увидеть?

Хабермайер испытующе смотрел на меня, словно прикидывая – сказать или не говорить.

– Один из Якушкиных обладал… – начал он и замолчал, рассматривая пространство у меня над головой. – У него была некая вещь, которая бесследно исчезла.

– Какая вещь? – спросила я и подумала: «Ага, значит, все-таки клад!»

– К сожалению, никто точно не знает.

– А откуда вы знаете, что она была?

– Есть разные свидетельства… – Он вздохнул. – Если бы вы были из рода Якушкиных, то… вероятность попадания в нужное время и нужное место была бы больше. Вы могли увидеть, где он ее прятал. Жаль!

– Так просто? – мне казалось, он шутит.

– Да нет, не просто. Понимаете, я многое могу, но… Иногда мне кажется, что я, как слепой котенок, тычусь носом в стены своей корзинки. Я не знаю, как я это делаю! Как-будто кто-то делает это через меня… Подмастерье! Понимаете? – Он снова откинул с лица белые прямые пряди. Мне казалось, что он сейчас заплачет.

– Зачем вам эта вещь?

– Я хочу стать мастером, – ответил Хабермайер, серьезно глядя мне в глаза. – Мой старый учитель сказал, что я должен найти это… Я достиг потолка, мне тесно, понимаете, Наташа? Я хочу на свободу!

– И господин Романо тоже ищет?

Хабермайер кивнул.

– А ему зачем?

– Не знаю. Может, обыкновенное любопытство.

– И вы действительно верите, что эта вещь… существует? Вы, человек двадцать первого века? Может, вы и в магию верите? – не удержалась я.

Он не обиделся. Пожал плечами и не сразу ответил:

– А летающие тарелки?

– Летающие тарелки… не видела.

– Я тоже не видел, – признался Хабермайер. – Но есть тысячи свидетельств! Так и с этой… вещью. Есть тысячи свидетельств, что древние маги обладали ею. Дыма без огня не бывает, Наташа.

– Хотите, попробуем еще раз? – предложила я. Уж очень расстроенный вид был у Хабермайера. – А почему я видела Стоунхендж? – вспомнила я.

Хабермайер рассмеялся и пожал плечами. Молча взял мою руку, прижал к лицу. Я почувствовала ладонью его теплые губы…

У двери стояла фройляйн Элса Цунк, наблюдая трогательную сцену. Кроме всяких уже упомянутых достоинств, у нее было еще одно – она умела передвигаться абсолютно бесшумно, и ни одна ступенька скрипучей лестницы не звучала под ее ногой…

…Элса полулежала в кресле-качалке. Мальчик, тяжелый, горячий и влажный от температуры, спал у нее на коленях. Она вздыхала, прислушиваясь к звукам старинного дома, ожидала возвращения Хабермайера, который пошел в аптеку. Наташа и доктор уехали. Идея пригласить эту девушку принадлежала Хабермайеру. Элса прекрасно бы обошлась – в телефонной книге есть номера частных клиник, где, возможно, говорят хотя бы по-английски. Но Хабермайер настоял… Зачем она Хабермайеру, эта девушка?

Мальчик пошевелился. Элса вздрогнула и замерла. Прижала его к себе покрепче и пробормотала, не столько успокаивая мальчика, сколько отвечая своим мыслям: «Аллес вирд гут, Элса. Аллес вирд гут…[6]» «Не отдавай меня, Элса, – вдруг отчетливо произнес мальчик. – Я не хочу…» Он смотрел ей в лицо сосредоточенно-бессмысленным затуманенным взглядом – видимо, продолжая спать. «Аллес вирд гут, Кьеш, – ответила ему Элса, не понимая его слов, но угадывая их по интонации. – Хо-ро-шо!»

И ты шел с женщиной – не отрекись.

Я все заметила – не говори.

Блондинка. Хрупкая. Ее костюм был

черный. Английский. На голове —

Сквозная фетэрка. В левкоях вся.

И в померанцевых

лучах зари.

Игорь Северянин,

«И ты шел с женщиной»

Что-то носилось в воздухе, какие-то фурии раздора ощутимо били крыльями (а есть ли у них крылья?) под безоблачным еще недавно небом дружного коллектива господина Романо. Клермон почти не показывался на глаза. Аррьета была странно молчалива и все время проводила с Клермоном или сидела в одиночестве в своем номере. Флеминг корпел над бумагами и чертежами. Гайко торчал, как больной зуб, подпирая то дверь, то стену, в своей любимой позе – нога за ногу и руки сложены на груди. Господин Романо был погружен в мемуары очередного политического персонажа, а когда не читал, то пребывал в глубокой задумчивости. Все словно ожидали чего-то.

Гости уже видели город и окрестности. Несмотря на сумрачную погоду, даже катались на катере. Речная вода была налита густой свинцовой синевой, тусклое солнце нерешительно выглядывало из-за низких облаков. А вокруг, сколько хватало глаз, тянулись заливные луга со странно зеленой, не по сезону, травой, островки прозрачных осиновых рощиц, прибрежные заросли жухлой рыжей болотной травы. Далеко на горизонте темная полоска леса отделяла небо от земли.

В этой картине было столько берущей за душу грусти, такое понимание, что кончилось лето, такая глубокая задумчивость и безнадежность, что никому не хотелось разговаривать. Все даже разошлись в разные стороны и смотрели на проплывающие мимо картины с разных бортов.

Господин Романо сказал что-то о философском восприятии местной природы и о том, что менталитет славян обусловлен этими просторами и волей, и ему теперь понятно, почему они пьют. То есть пьют все народы, но ему теперь понятно, отчего пьют именно славяне, понятна вселенская тоска и растерянность человеческой души среди этих бескрайних просторов…

Флеминг достал из портфеля плоскую бутылку коньяка и разноцветные пластиковые стаканчики. Господин Романо заметил, что его тянет напиться прямо из горлышка. «Неудивительно, – заметил Флеминг, разливая коньяк в стаканчики, – вы ведь почти русский». Господин Романо лишь взглянул на него, но ничего не сказал.

Клермон отказался пить. Его кислая более обычного физиономия казалась живым укором – и зачем только вы меня сюда затащили, было написано на ней. Аррьета зябко прятала нос в лиловый песцовый жакет. Пить она тоже отказалась. Гайко взял крохотный, как наперсток, стаканчик двумя пальцами и выразительно посмотрел на Флеминга. Выражение его лица расшифровывалось просто: а стоило ли заводиться с выпивкой ради двух жалких граммов?

– Наташа, – произнес Флеминг, протягивая мне розовый стаканчик. – На здоровье! Скажите традиционный тост.

– За успех нашего безнадежного дела! – брякнула я первое, что пришло в голову.

– Это как? – удивился Флеминг. Его русского хватало на самые простые фразы, вроде «которое время» или «куда вы идти сейчас».