Две половинки райского яблока - Инна Бачинская

Я смотрела ему в глаза, улыбаясь кончиками губ… нежно, томно… и молчала, как столб.

– Ты куда сейчас? – спросил, наконец, Жора, с трудом отрывая от меня взгляд.

Я неопределенно пожала плечами, что на языке жестов значит – скажи ты. Ты – сильный, большой, я подчиняюсь. Если бы я была маленькой собачкой, то упала бы на спину и поджала лапки. Жора расправил торс, значительно кашлянул, сунул руку в карман. В подобной ситуации герой триллера мужественно поправляет кобуру под мышкой.

– Я тебя провожу, – он снова кашлянул. – Мало ли что… Пьяных полно, и этот Хеллоуин чертов… Культурная интерференция!

Я кивнула, и мы медленно пошли вдоль улицы… как когда-то. Я вздохнула, хотя и вздыхать-то было нечего – мы всего лишь раз шли вместе по ночному городу, к нему домой, а такси, как назло, не попадалось. Меньше всего нам хотелось гулять – наш скоротечный роман, если можно так выразиться, был в разгаре. Я чувствовала нетерпение Жоры, его раскаленная рука крепко держала мою… Я снова вздохнула.

– А помнишь, – начал Жора, и голос его дрогнул. – Помнишь, как мы шли однажды ночью…

Именно, однажды! Я продолжала загадочно молчать. Интересно, что он еще вспомнит? Теперь в самый раз вспомнить, куда мы шли… и что было потом!

Видимо, именно об этом он и подумал, потому что вдруг развернул меня к себе, сгреб, как герой вестерна – простой парень без подходов, и прижал к себе. Я подняла голову, и губы наши встретились.

Господи, как мы целовались! Мы припали друг к другу, как умирающие от жажды припадают к спасительному источнику…

– Нута, – повторял Жора. – Нута, Нута… Как я соскучился, если бы ты только знала!

Он тормознул какого-то частника, и мы поехали к нему, полные нетерпения. Мы даже не могли говорить и всю дорогу до его дома молчали. Он обнимал меня, моя голова лежала на его плече, и мне хотелось, чтобы эта дорога никогда не кончалась…

В прихожей он поднял меня на руки и, как невесту, перенес через порог. Краем сознания я понимала, что не нужно бы так, самое время остановиться, попить кофе и распрощаться, но ничего не могла с собой поделать. Цыганка сказала: не продешеви! Не умею. Не дано. Такая планида, видать…

Мы поспешно раздевались. Жора рвал на груди рубаху, прыгал на одной ноге, стаскивая джинсы. Хватал меня со «страстью пещерного человека», как писал в одном из своих рассказов Стивен Ликок, швырял на кровать.

Мир завертелся и опрокинулся. Наверное, мы действительно были двумя половинками одного яблока, райского…

– Я люблю тебя! – рычал Жора, впиваясь в мои губы. – Я люблю тебя, Нута! Люблю, люблю!

Последнее «люблю» превратилось в яростный вопль. Жора, даже взрываясь, не переставал говорить, разжигая словами нас обоих.

Мы умирали, намертво вцепившись друг в друга…

– Какая ты красивая, – произнес он, отбросив простыню и расссматривая меня в неярком свете ночника. Провел рукой по животу, бедрам… принялся целовать, едва касаясь губами.

«Не продешеви…» – вспомнила я совет цыганки, чувствуя его теплые губы. «Не хочу! Даже если это в последний раз… пусть хоть так!» – я притянула его к себе и прижалась ртом к его рту.

Тут взорвался проклятый телефон на тумбочке у кровати. Мы оба вздрогнули и замерли, как преступники, которых застукали на месте преступления. Жора, чуть привстав на локте, напряженно прислушивался. Телефон продолжал надрываться. Мы оба знали, кому так не терпится на той стороне. Или думали, что знаем.

«Вот и все, – сказала я себе. – Звонит невеста, проверяет, на месте ли собственность. Имеет право. А ты – дешевка! А цыганка – дура».

Мы больше не смотрели друг на друга. Я рванула из-под Жоры простыню, прикрылась и поднялась с постели. Он не пытался меня удержать. Программа не была исчерпана, но праздник ушел. Минуту назад мы были влюбленными после долгой разлуки, а сейчас… даже не знаю, кем. Прекрасной Елены не было рядом, но дух ее по-хозяйски витал в воздухе. Каждому свое, как говорится.

– Я провожу тебя, – сказал Жора неуверенно.

– Не нужно, – ответила я независимо. – Я спешу.

– Извини, – пробормотал он, пряча глаза.

– Извиняю, – ответила я. – Ты – классный любовник, Гоша! Почти как… Ханс-Ульрих. – Не знаю, зачем я это сказала. В отместку, наверное. – У тебя – Елена, у меня – Хабермайер. А мы с тобой – современные люди без комплексов. – Больше всего я боялась показаться жалкой. Больше всего я боялась расплакаться. Я поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. Физиономия Жоры окаменела. – Чао! – С этим дурацким «чао» я выпорхнула из его квартиры.

Сказать, что было дальше? Я шла по улице, размазывая слезы по лицу, горевшему от Жориных поцелуев. Подмораживало. Замерзший асфальт звенел под ногами. Прохожих поубавилось. Поклонников Хеллоуина в природе уже не наблюдалось.

Дома, наскоро умывшись, я уселась на пол перед Шебой и сказала:

– Я думала, ты вернешь его насовсем!

– Еще не вечер! – ответила Шеба, мудро улыбаясь.

Анчутка сидел рядом со мной. Задрав голову, почти опрокидываясь назад под весом громадных ушей, смотрел на Шебу своими зелеными фонарями. Я рассмеялась невесело – наверное, у нас были одинаковые лица. Ожидание чуда было написано на них…

Противостоять ли нам этой расе

Или попытаться установить

с ними контакт,

Вступить в сражение

или профессиональный

контакт – пусть каждый

решит для себя…

Леонард Малевин,

«Магия Запада»

К ночи еще больше похолодало. Печальная, похожая на заплесневевший кусок камамбера луна висела высоко в черно-сером небе. Лес стоял мрачный, неподвижный, облитый свинцовым светом ночного светила.

Было светло, как днем, но, в отличие от радостного дневного, вокруг был разлит синеватый мертвенный лунный свет. Отчетливо просматривался «подшерсток» – тонкие прутья кустов, заросли сухой травы, а над ним частым гребнем стояли прямые застывшие деревья. Хруст подмерзшей земли, сухих веток под ногами и колесами кресла господина Романо разносился далеко вокруг.

Флеминг, светя себе фонариком, продвигался к дому, спотыкаясь на каждом шагу и проваливаясь в ямки с водой, бормоча что-то себе под нос, видимо, проклятья. Гайко толкал кресло на колесах. Колеса с треском цеплялись за корни деревьев и траву. Издали Гайко казался пахарем, толкающим перед собой плуг. Господин Романо тоже светил фонариком.

– Осторожнее, – оборачивался к ним Флеминг, – здесь битый кирпич. – Осторожнее, – говорил он через минуту, – здесь какие-то бревна.

Руины дома Якушкиных, залитые призрачным светом луны, зияли черными провалами окон. Но, несмотря на плачевный вид, в доме чувствовалось удивительное достоинство – казалось, он не склонил головы, и это вызывало невольное уважение.