Дорога - Александра Маринина

– Мам, можно, я на улицу пойду?

Мама взглянула на часы.

– Уже восемь. Не поздно? Разве из твоих девочеккто-нибудь сейчас гуляет?

– Да еще совсем светло! Наверняка кто-нибудь гуляет. Аесли нет – я книжку возьму, посижу во дворе, почитаю.

– А как же Лариса? Ты ее оставишь одну?

– Ну ма-ам!

– Хорошо, – разрешила мама, – иди.

Леля забежала к себе, схватила книжку и выскочила изквартиры. Как ей надоели эти соседи и эти нудные разговоры за ужином! Когда нетЛариски и ее противной бабки, они ужинают на кухне, там уютно, там Леле оченьнравится, на кухне она чувствует себя легко и свободно, а здесь, в «большой»комнате, где спят родители, ей кажется, что она в гостях. В неполныеодиннадцать лет Леля Романова вполне осознавала, что и она, и ее брат чувствуютсебя хозяевами в своих комнатах, где они всегда могут уединиться и делать, чтозахотят, а мама и папа своей комнаты не имеют и вынуждены терпеть всех, комувздумается прийти в гости, смотреть телевизор или просто болтать. Они не могутлечь спать, когда им хочется, не могут заниматься тем, чем хотят, и если мамаможет хотя бы иногда укрыться на кухне, то папе вообще деваться некуда. Онажалела родителей и не любила находиться в «большой» комнате, чувствуя себя тамнезваной гостьей. А кухня – она принадлежит всем, и в ней каждому найдетсяместо, и никто никому не мешает и ничьих интересов не ущемляет.

Во дворе дома не оказалось ни одной Лелиной подружки, всеони разъехались, кто на дачу, кто в пионерский лагерь, кто с родителями наморе. Она села на скамейку и открыла книжку, но читать так и не начала: водворе гулял Вадик из тридцать второй квартиры, которая располагалась на первомэтаже в их подъезде. Вадик гулял с собакой, крупной овчаркой по имени Рада,прекрасно выдрессированной, хорошо воспитанной и очень послушной. Собакаказалась Леле поистине громадной, и она искренне восхищалась мальчиком, которыйтак легко с ней управляется. И вообще, это был самый лучший мальчик на свете,самый красивый, с густыми светлыми волосами, серо-голубыми глазами и тонкимлицом. И он был очень добрым, в этом Леля была почему-то совершенно уверена. Неможет у злого мальчишки быть такая послушная и умная собака. Она не могла быобъяснить, какая связь между этими двумя вещами – характером хозяина ихарактером собаки, но была абсолютно убеждена, что такая связь существует.

Они с Вадиком не были знакомы, он вообще, похоже, не замечалЛелю, полностью сосредоточившись на своей Раде, но Леля окольными путями, в томчисле и от общительной Лариски, узнала и имя мальчика, и его возраст – он былна год старше самой Лели, и то, что его родители работают в каком-то НИИ,изучают что-то химическое. Видя его во дворе, она каждый раз ждала, чтопроизойдет чудо, он обратит на нее внимание, подойдет, заговорит с ней и онипознакомятся. Иногда Леле даже хотелось, чтобы огромная Рада бросилась на нее,а Вадик кричал бы: «Рада! Фу!», оттаскивал овчарку и спасал Лелю. Собак онабоялась ужасно, но ради знакомства с этим чудесным мальчиком готова былатерпеть и не такое. Но ничего не происходило, Вадик гулял с Радой, иногдаостанавливался поболтать с каким-нибудь приятелем, но ни на девчонок вообще, нина Лелю Романову в частности никакого внимания не обращал.

Вот и сегодня она напрасно с замиранием сердца ждала,раскрыв книгу и делая вид, что погружена в чтение, и из-под опущенных ресницнаблюдала за мальчиком с собакой. Сегодня снова ничего не произошло. Но, можетбыть, произойдет завтра. Или послезавтра.

Вадик ушел. Леля еще немного посидела на скамейке, закрылакнигу и пошла домой. Пусть ничего не было, но ведь теперь можно страдать из-занеразделенной любви и мечтать о любви разделенной. Разве плохо?

В октябре 1983 года исполнилось 20 лет со дня смерти ЕвгенияХристофоровича Романова, а в ноябре Клара Степановна огорошила своих близкихизвестием: она выходит замуж за одного из учеников своего покойного мужа,который все эти годы приезжал из Красноярска на день памяти ЕвгенияХристофоровича. В последние годы между ними сложились более близкие отношения,два года они переписывались и перезванивались, а в день двадцатой годовщины содня смерти учителя Дмитрий Родионович сделал Кларе Степановне официальноепредложение, которое она спустя две недели раздумий приняла. Теперь она будетзаниматься обменом своей двухкомнатной квартиры на хорошую квартиру вКрасноярске и, как только решит жилищную проблему, сразу же уедет.

Узнав об этом, Татьяна Федоровна Кемарская тут жеразразилась длинной речью на тему о том, что одним все, а другим – ничего, чтоодним и сынок удачный, и внуки, и один муж – профессор, а теперь вот и другойне хуже, декан филологического факультета университета, а другим-то односплошное горе, и дочку убили, и зятя посадили, и внучка единственнаясиротиночкой растет, и денег нет, и счастья в личной жизни тоже нет, потому какпервый, он же и последний, муж был горьким пьяницей и сгинул куда-то внезапамятные времена, а другого мужа уж больше не случилось. Люба во время этойтирады ретировалась на кухню печь блины, а Родислав делал вид, что слушает, иочень удачно умудрялся вовремя кивнуть, в то время как на самом деле с тревогойобдумывал дошедшие до него слухи о деле Соколова, директора самого известногомосковского гастронома «Елисеевский». Судебный процесс в Верховном суде РСФСРдолжен был вот-вот закончиться, и в осведомленных кругах поговаривали о том,что приговор будет самым суровым: есть указание «сверху» подвести Соколова «подвышку», то есть приговорить к расстрелу. Родислав хорошо понимал, чтовзяточничество далеко не всегда было личной инициативой, продиктованной жаждойобогащения, еще в те времена, когда он был следователем по хозяйственнымпреступлениям, он постоянно сталкивался с работниками торговли, которые и несобирались заниматься обманом покупателей, хотели работать честно, но с нихпостоянно требовали мзду заведующие секциями и директора магазинов, которые, всвою очередь, «несли» в районные отделы и управления торговли. А откуда взятьденьги на мзду? Из своего кармана? Так в кармане столько нету. Вот иприходилось втягиваться в хищения и злоупотребления. Можно было попытаться неплатить, но заканчивалось это, как правило, плохо для храбреца: ему сначалаугрожали, объясняя, что он не прав, а потом, если угроза не имела воздействия,приводили ее в исполнение. Нет, не убивали и не пытали, зачем такие страсти!Человека банально подводили под хищение и засовывали за решетку за растрату илинедостачу. Проще простого. Родислав отлично понимал, что больше половины всехвзяточников и мздоимцев в стране являются таковыми поневоле, просто потому, чтосистема грозит в случае честного поведения отторгнуть их, причем жесточайшимспособом. Неужели никто не хочет в этом разбираться? Неужели «наверху»действительно считают, что Соколова и ему подобных надо расстреливать? Саматенденция вынесения приговоров «для устрашения» пугала Родислава, это оченьотдавало революционными «тройками» и красным террором. «Если приговор вотношении директора гастронома действительно окажется смертным и если это неразовая акция, а начало систематических репрессий, то куда мы в результатепридем? – думал он. – И какова будет политика нашего министерства? Втом числе и кадровая политика? Смирится ли с ней Николай Дмитриевич? Он,конечно, мужик старой закалки, сталинский сокол, но не покажется ли ему эточересчур? И если покажется, то как он себя поведет? И удержится ли в должности?Сплошные вопросы, и ни одного ответа. Я даже не понимаю, чего я хочу больше:чтобы Любин отец остался при высокой должности или чтобы он вышел в отставку. Яне понимаю, хочу ли я уйти к Лизе. Иногда мне кажется, что я готов все отдатьза то, чтобы не разлучаться с ней, а иногда думаю, что не хочу никакой другой семьи,кроме той, которая у меня есть. Ах, если бы разрешили двоеженство…»