Письма царской семьи из заточения - Евгений Евлампиевич Алферьев

необходимостью сделать выбор между долгом императрицы и чувствами любящей матери, решилась, несмотря на болезнь наследника, ехать с государем, взяв с собой великую княжну Марию Николаевну, тогда как остальные августейшие дети должны были оставаться до выздоровления наследника и присоединиться к родителям позднее. Место назначения держалось в тайне, но все были уверены, что государя везут в Москву. Отъезд был назначен на 4 часа утра в пятницу 13/26 апреля.

Ниже приводится запись из дневника П. Жильяра, посвященная описанию всех событий этого дня.

Четверг 12/25 апреля. «Около 3 часов, проходя по коридору, я встретил плачущих слуг. Они сказали мне, что Яковлев объявил императору, что его увозят. Что происходит там? Я не смею пойти без приглашения и возвращаюсь к себе. Через минуту Татьяна Николаевна постучалась ко мне в дверь. Она, вся в слезах, пришла сказать, что ее величество желает меня видеть. Я явился к императрице. Она была одна и очень взволнована. Она мне сообщила, что Яковлев был послан из Москвы, чтобы увезти императора, и что отъезд произойдет сегодня ночью. „Он уверяет меня, что с императором не случится ничего дурного, и, если кто-либо захочет сопровождать его, препятствий к этому не будет. Я не могу пустить императора одного. Его хотят разлучить с семьей, как тогда… Его хотят толкнуть на что-нибудь дурное, держа его в страхе за семью… Император им необходим; они знают, что он один является представителем России… Вдвоем у нас хватит силы сопротивляться, и во время этого испытания я должна быть при нем. Но мальчик еще болен… Вдруг последует осложнение… Боже мой, какая ужасная мука! В первый раз в жизни я не знаю, как поступить. Я чувствовала себя такой твердой каждый раз, когда мне надо было решиться на что-нибудь, а теперь я ничего не чувствую. Но Бог не допустит этого отъезда, его не может быть и не должно быть… Я уверена, что в эту ночь вскроется река“…

Тогда вмешалась Татьяна Николаевна: „Но, Мама, если Папа непременно должен ехать, так надо решиться на что-нибудь?“ Я поддержал Татьяну Николаевну, сказав, что Алексей Николаевич чувствует себя лучше и что мы будем о нем заботиться. Ее величество сильно страдала, не зная, на что решиться; она ходила по комнате, продолжала говорить, обращаясь скорее к себе, чем к нам. Наконец, она подошла ко мне и сказала: „Да, так лучше, я поеду с государем, я доверяю вам Алексея!“

Император вышел вскоре; она подошла к нему и сказала: „Это решено; я поеду с тобой, Мария будет сопровождать нас“. Император ответил: „Хорошо, если ты так хочешь“.

Я спустился к себе. Весь день прошел в сборах. Князь Долгорукий и доктор Боткин сопровождали их величества, также и Чемодуров (слуга императора), Анна Демидова (горничная императрицы) и Седнев (лакей великих княжон). Решено было, что 8 офицеров и солдат из нашего караула поедут с ними. Вся семья провела полдня у постели Алексея Николаевича.

Вечером, в 1072 ч., мы поднялись пить чай. Императрица сидела на диване, и две дочери были около нее. Они так плакали, что лица у них распухли. Все же каждый из нас старался скрыть свое страдание и казаться спокойным. Нам казалось, что, если кто-нибудь не выдержит и поддастся горю, то увлечет за собой и всех. Император и императрица были серьезны и задумчивы. Чувствуется, что они готовы на все жертвы, даже своей жизнью, если Господь потребует этого для спасения России. Никогда они не выражали нам столько доброты и внимания. Их большое спокойствие, их удивительная вера передались нам.

В ХИЛ часов слуги собираются в большом зале. Их величества и Мария Николаевна прощаются с ними. Император целует всех мужчин, императрица – всех женщин. Почти все плачут. Их величества удаляются; все спускаются в мою комнату. В 3½ ч. экипажи въезжают во двор. Это были отвратительные тарантасы[670]. Один только был с верхом. Мы нашли на заднем дворе немного соломы и уложили ее на дно экипажей, а также положили матрас для государыни. В 4 часа мы поднялись к их величествам, которые в это время выходили из комнаты Алексея Николаевича. Императрица и великие княжны плачут, император кажется спокойным и старается подбодрить каждого из нас; он нас целует. Императрица, простившись со мной, просит меня не спускаться, а пройти к Алексею Николаевичу. Я отправляюсь к ребенку; он плачет в кровати. Через несколько минут мы слышим шум удаляющихся экипажей. Великие княжны, рыдая, идут к двери комнаты брата»[671].

Если П. Жильяр пишет о том, что творилось в эти трагические часы за стенами губернаторского дома, то дочь лейб-медика Е.С. Боткина нарисовала картину отъезда их величеств, как она его видела из окна своей комнаты в Корниловском доме, по другую сторону улицы. Вот ее рассказ: «В эту ночь я решила не ложиться и часто смотрела на ярко освещенные окна губернаторского дома, в которых, казалось мне, появлялась иногда тень моего отца, но я боялась открывать штору и очень явно наблюдать за происходящим, чтобы не навлечь неудовольствие охраны. Часа в два ночи пришли солдаты за последними вещами и чемоданом моего отца. Около этого же времени на улице послышался непрестанный скрип полозьев, топот верховых и запряженных лошадей. Это были ямщики и конные из отряда Яковлева. Накануне собирали лучших ямщиков и сани со всего города и еле-еле нашли крытый возок для ее величества. На рассвете я потушила огонь. Губернаторский дом и казармы были ярко освещены. За заборами загородки вереницей стояли сани и возок, ожидая, чтобы им открыли ворота. На улице то и дело появлялись то Дуцман, то Кобылинский или кто-нибудь из солдат охраны. Наконец, один взвод вышел из ворот Корниловскаго дома и, построившись на улице, ушел куда-то в сторону почтового пути. Изредка являлись какие-то незнакомые солдаты верхом, очевидно, из отряда Яковлева. Наконец ворота загородки открылись, и ямщики, один за другим, стали подъезжать к крыльцу. Во дворе стало оживленно, появились фигуры слуг и солдат, тащившие вещи. Среди них выделялась высокая фигура старого камердинера его величества Чемодурова, уже готового к отъезду. Несколько раз из дому выходил мой отец, в заячьем тулупчике князя Долгорукова, так как в его доху закутали ее величество и Марию Николаевну, у которых не было ничего, кроме легких шубок. Наконец на крыльце появились их величества, великие княжны и вся свита. Было часов пять утра, и на рассвете бледного весеннего дня всех можно было хорошо видеть. Комиссар Яковлев шел около государя и что-то почтительно говорил ему, часто прикладывая руку к папахе. Стали