Безупречные создания - Елена Михалёва

чем еда начала проситься обратно. Девушка запила её простой кипячёной водой, стараясь дышать через нос, чтобы унять дурноту. На вполне закономерный вопрос Свиридовой о том, как она себя чувствует, Лиза ответила, что после лазарета не может много съесть. Вероятно, всё дело в этом. Анна Степановна разрешила ей не мучить себя и покинуть трапезную, но классная дама вышла следом.

Они двинулись по коридору неспешным, прогулочным шагом. Свиридова вела свою воспитанницу в сторону дверей во внутренний сад.

– Сегодня после обеда старшие девочки репетируют романсы, но вы можете просто послушать, – предложила наставница.

– Merci. – Лиза рассеянно улыбнулась.

Они ушли уже достаточно далеко от столовой, а её всё ещё преследовал навязчивый рыбный дух. Лишь в саду Бельской удалось вдохнуть полной грудью без страха, что скудная пища покинет её ослабленный организм.

Анна Степановна взяла девушку под руку и повела к яблоневой аллее.

– Солнце печёт, а мы забыли шляпки. Лучше уйдём в тень. – Свиридова бросила задумчивый взгляд через плечо, чтобы убедиться, что за ними никто не идёт.

Это настороженное, напряжённое поведение встревожило Лизу. Она заволновалась ещё сильнее, когда классная дама негромко произнесла чуть суховатым менторским тоном:

– Елизавета Фёдоровна, я бы хотела очень серьёзно поговорить с вами.

Они ступили под тень раскидистых яблоневых крон, на которых уже зеленели мелкие плоды. Свиридова сбавила шаг, заставляя Лизу идти помедленнее.

– Я вас внимательно слушаю. – Бельская постаралась ответить спокойно, но сразу поняла, что ничего хорошего от этой беседы ждать не следует.

– Вы же понимаете, что визит Алексея Константиновича не останется незамеченным. – Анна Степановна говорила холодно и смотрела прямо перед собой. – Её светлость наверняка уже доложила об этом вашему отцу.

У Лизы всё внутри похолодело.

Она живо представила, как ходят желваки на бледных отцовских скулах, пока он читает краткое и сухое донесение в телеграмме о том, что его дочь с проверкой навестил тот самый доктор, который значился женихом её покойной подруги.

– Я его не звала, – прошептала Лиза, понимая, что любой её ответ будет звучать как оправдание. – Он просто беспокоится обо мне. И, как видите, не напрасно.

– Mon Dieu![34] – Свиридова закатила глаза. – Елизавета Фёдоровна, приберегите вашу ложь для чужих ушей, а я давно всё поняла. Не забывайте, что я за вас отвечаю. Моя работа – замечать то, чего не замечают прочие учителя. – Она крепче стиснула локоть Бельской и принялась перечислять: – Я же вижу, как он на вас смотрит. Вовсе не как врач на свою пациентку. Вы обманом заставили меня пойти к нему. Затем именно он явился сюда с проверкой. Если поначалу вас могло объединять общее горе, то теперь всё выглядит совсем иначе. Вы достаточно взрослая дама, чтобы не понимать, какими могут оказаться последствия. Я не говорю о сплетнях, которые, очевидно, уже пошли в институте. Я о том, что ваше будущее может оказаться под угрозой, если вы продолжите в том же духе.

Это назидательное предупреждение должно было испугать и смутить Лизу, но она ощутила лишь негодование. И болезненную пустоту в груди.

– Алексей Константинович – благородный человек. Вы заблуждаетесь на его счёт. И явно придумали себе лишнего, – отчеканила Бельская так, будто отвечала зазубренный урок.

Свиридова горько усмехнулась, выражая возмущение.

– Даже самый благородный мужчина способен погубить молодую девушку одним неосторожным словом, – возразила она.

Лизе захотелось сказать, что за последнее время она пережила достаточное количество потрясений, которые «молодая девушка» вовсе переживать не должна. Она обнаружила троих любимых подруг мёртвыми, стала невольной свидетельницей гибели друга на дуэли, страдала от мигреней, дважды попадала в лазарет и подверглась преследованию в стенах института. Алексей Эскис был единственным светочем в этой череде беспросветного отчаяния. Тем сказочным взаимным чувством, которого она боялась и которое не рассчитывала испытать вовсе. Но никто этого не понимал.

Однако вместо горячей тирады Бельская совладала с собой и коротко произнесла:

– Анна Степановна, вы меня оскорбляете.

Свиридова поджала губы.

– Не говорите глупостей. Я лишь желаю вас уберечь. – В её словах Лиза услышала грусть. Вину за то, что прочих воспитанниц Свиридова спасти не смогла.

Классная дама пустилась в долгие устные размышления о пороках и добродетелях. О том, что прививали девочкам в Смольном. Как пытались вырастить из них новую породу изысканных, не испорченных светским обществом женщин. Как это общество неизменно губило и меняло их самих. Кто из выпускниц института преуспел в жизни, а кто сгинул. Разумеется, Анна Степановна пыталась донести до Лизы важность и хрупкость её положения. Но Бельская почти сразу перестала слушать наставницу. Она лишь кивала, когда та ожидала ответа, но мыслями была далеко.

Они сделали круг по саду и возвратились в Смольный. Как раз к началу урока пения в музыкальном классе на первом этаже. Лиза наконец освободилась из хватки Свиридовой и устроилась среди одноклассниц. Классная дама же села с другими учительницами, которые тоже пришли послушать, как девушки поют романсы.

Зазвучали их ангельские сладкие голоса. Звонкое эхо отражалось от стен в пустынных коридорах. Стройный хор и отдельные сольные партии – всё звучало безупречно. И, как мнилось Бельской, совершенно фальшиво. Им всем следовало оплакивать Натали и читать молитвы, чтобы подобное никогда не повторилось, а не распевать песни о любви, испытывать которую им почти запрещалось.

Лиза прикрыла глаза, чтобы никого не видеть. И мысленно попросила у Господа… справедливости.

Она и представить себе не могла, что её горячую молитву услышат наверху столь скоро.

Торопливый топот тяжёлых сапог и громкие мужские голоса заставили девушек умолкнуть. Тишина – святая святых института благородных девиц – оказалась нарушена посторонними лицами, очевидно, далёкими от местных порядков.

Занятие тотчас прервалось. Девушки переглядывались в замешательстве.

В общий гвалт внезапно ворвался отчаянный крик, который не на шутку перепугал их.

– Я не трогал её! Это не я, господа! Я бы никогда не обидел её! Говорю вам, это не я!

Кричал мужчина. С таким надрывом и ужасом, что у Лизы кровь застыла в жилах.

Все узнали голос кричавшего. Вне всяких сомнений, это был Филипп Карлович. Учитель словесности.

Смолянки и их наставницы тотчас высыпали из музыкального класса, чтобы выяснить, кто посмел прервать урок столь бесцеремонным образом. Девицы столпились позади классных дам, с любопытством выглядывая из-за их спин. Лиза вышла из кабинета последней.

Двое полицейских в форме спускались по широкой мраморной лестнице со второго этажа. Они вели под руки растерянного Филиппа Карловича, чьё перекошенное страхом лицо казалось белее мела. Он кричал о своей невиновности до тех пор, пока впереди не показалась стайка учениц и