Бездна смотрит на тебя - Надежда Лиманская

Интересно, сколько она вот так просидела? Перед глазами — тёмная панель ноутбука. Полёт «туда», или сон наяву.

«Нет! Так нельзя! Вадик совершенно прав!» — встала. Опустилась в кресло. «Итак! Надо собраться!» — приказала себе. Сколько раз она побывала «там» за столь короткий миг! Короткий? На часах-5. 20. Утро.

Россия. Москва. Середина 70 — х.

Не в силах больше смотреть, как мучается в родах её дочь, женщина выбежала из избы. Местная бабка-знахарка, по имени Лукерья, жила в деревянной избе, на самом отшибе деревни, около леса. Она согласилась принять роды, к удивлению, не взяв ни копейки. Бабку недолюбливали местные жители, особенно мужчины. Остерегались. А женщины из этой и близ лежащих деревень, после наступления темноты, испуганно озираясь по сторонам, шли к ней — разделить сокровенные женские тайны. Муж пьёт, гуляет на стороне, — Лукерья поможет. Приворожить любимого, или вернуть отца и мужа семье. Снять порчу, сглаз. Опять Лукерья. Скотина ни с того, ни с сего, захворала. На помощь зовут не ветеринара из совхоза, — Лукерью. Был и такой случай в деревне. Однажды местный молодой тракторист поранил ногу. К вечеру ему стало совсем плохо. Поднялся жар. Рана воспалилась, нога посинела. Районная поликлиника далеко, да и добираться не на чем. Вызвали Лукерью. Мужчина в испарине метался в бреду. Любой медик, глядя на больного, принял бы однозначное решение — ампутация. Только не Лукерья. Взглянув на него, произнесла коротко:

— Сейчас!

Принесла иконы, глиняные горшочки, травы. Расставив у изголовья больного иконы, помолилась. Приготовив остро пахнущее зелье, распределила его по горшочкам. Затем добавила в каждый из них измельчённые травы. В один долила воды. Приподняв больному голову, насильно влила в рот. Из другого горшочка, взяв немного вязкой тёмной, остропахучей смеси, положила на белую тряпицу, обвязала рану. Произнесла, стоя перед иконой, молитву. Перекрестилась. Обернулась к жене тракториста:

— Ну, с богом! До утра поспит спокойно! А там, как Господу будет угодно! Рано утром жена подошла к постели мужа. Ахнула. Повязка с ноги упала, нога выглядела вполне здоровой. Мужчина развернул повязку. На белой тряпице жёлто — зелёный гнойный стержень длиной сантиметров десять. Улыбнулся жене, попросил что-нибудь поесть. Затем, как ни в чём не бывало, поцеловав жену, ушёл на работу.

Один только грех не брала на душу, бабка Лукерья, — всем было известно: не освобождала женщин ни под каким предлогом и уговорами от нежелательной беременности. Прослышав о знахарке, даже городские женщины приезжали, предлагали за это большие деньги. Не брала. Прогоняла.

Всё лето девушка провела на свежем воздухе, пила молоко «из-под коровы», много отдыхала. Лукерья присматривала за ней. С удовольствием приняла и мать, и беременную её дочь.

— Понимаю, девоньки! Ох, как понимаю! — приговаривала, — а ребёнок не виноват! Молодец, правильно поступила, — спокойно и ласково, глядя в глаза женщине, поправляя платочек, — вот этим поступком все свои грехи перед богом и вымолишь! — Снова глянув на женщину, сердобольно добавила: — Бедная ты моя! Настрадалась, — на сотню хватит! Сердце у тебя хворает, лечить надо!

Самое удивительное, рядом с этой старушкой она чувствовала себя, словно в раю, безмятежно, спокойно, не тревожась ни о чём, даже о пустяках. Такое было впервые. Ощущая себя молодой и сильной, — ей казалось, будто не дочь, — она носит будущего ребёнка!

Ранним утром, разложив приготовленные чистенькие пелёнки, накипятив воды, она и Лукерья ждали. Выбежав из избы, не в силах видеть, как мучается в родах ещё сама ребёнок, её дочь, — вскоре, через несколько минут услышала крик новорождённого.

— Девочка! — радостно произнесла Лукерья. — Да красавица, какая! Вся в бабушку!

Она, взяв внучку на руки и нежно прижимая к себе, вдруг заплакала. Обернулась на дочь.

Роженица равнодушно смотрела в потолок.

Вдруг женщина услышала совсем неуместное, произнесённое тревожным голосом:

— Мам! Сколько надо лежать после этого? Ведь я останусь такой, как прежде? Как думаешь, фигура не очень пострадала?

Не произнеся в ответ ни звука, бережно держа новорождённого, обожгла дочь знакомым той с детства презрительным, глубоким синим взглядом.

Улыбка сошла с лица Лукерьи. Укоризненно покачав головой, ведунья молча вышла из избы.

Они возвратились в свою просторную московскую квартиру уже втроём. Однажды на прогулке: — Ой! Какая прелесть! У вас малыш?! — лицемерно — восторженно воскликнула соседка по площадке. Затем, осмотрев женщину с ребёнком с ног до головы: — Какая вы молодец! Дочь — то, совсем взрослая, а вы решились! И животик! Совсем не видно было! Надо же, как вам удалось? — выразительно осмотрела снова, продолжая щебетать:

— А похорошели как! Надо же! — повторила, всплеснув руками, сложила их на груди. Ещё немного постояли, болтая о разных пустяках. Она терпеливо выслушала воспоминания соседки о том, как росли её мальчики. Согласно кивая головой в ответ, думала о другом. Она всегда мечтала иметь детей, много детей. И, чтобы у детей всё было так, как в её семье, в далёком ленинградском детстве. В это миг, нежданно — негаданно, в голову закралась совсем, на первый взгляд, невероятная мысль. «А что, если сделать внучку своей дочерью! По документам! За этим дело не встанет! Были бы деньги! Даже соседка решила, что… Не наблюдалась у врача? Моё личное дело! Не рожала в роддоме? Какие пустяки!».

Окончательное решение приняла по возвращении домой. Уложив спящего ребёнка в кроватку, заглянула в комнаты. Никого. В квартире стоял невообразимый беспорядок. В платяном шкафу всё перерыто — дочь искала, запечатанное в целлофан, новое импортное бельё матери. У обоих один размер. Взглянула на полку трельяжа. Косметика беспечно брошена, колпачки флакончиков французских духов не закрыты. Дочь опять улизнула из дома, видимо на всю ночь. Неудивительно, если и несколько дней. Жизнью крошечной дочери не интересовалась с первой минуты, с первого дня рождения. Её, когда-то, обожаемая дочь, ни разу не встала ночью к своему ребёнку. Не то, что она когда-то. Спала до обеда. Тщательно наложив макияж, часа два покрутившись у зеркала, исчезала.

— Ты! — с укором постоянно бросала дочери, — какая из тебя мать?! Шлюха подзаборная!

— Валютная! Мамочка! Валютная! — уже в открытую хамила дочь, замечая, как день ото дня, мать всё больше привязывается к внучке и почти не замечает, не трогает её — беспутную молодую мамашу.

Собралась, было, в очередной раз, ругать и корить себя за грубость, несдержанность, но поняла окончательно: «Нет! Я старалась! Делала всё, что могла! Моей вины здесь нет!».

Вспомнив эти безобразные сцены, устало присела за стол, уронив голову на руки, закрыла глаза. От бессилия, от того, что впервые в жизни ситуация безвозвратно вышла из-под её жёсткого контроля, хотелось плакать. Горько. Так, как рыдают миллионы тех самых простых тёток, что едят изо дня в день серые макароны, простаивают в очередях и одеты, чёрт знает, во что! Вспомнились сказанные Захаром когда-то, презрительные слова в адрес «нормальных» людей. Внезапно услышала голос целительницы Лукерьи. Словно та была где-то рядом, с ней, в комнате. «Этим поступком все грехи замолишь! Этот ребёнок — подарок тебе!». Слёзы испарились. Взглянула в сторону детской, где спала маленькая девочка, — внучка. Её копия. Ольга. Олечка.