Ночной хозяин - Данил Коган

Он не обязан был сегодня здесь находиться, но не мог не прийти. Один из оглашенных сегодня приговоров касался его напрямую. А в судьбе остальных осужденных он тоже поучаствовал, хоть и косвенно.

Из пятерых арестованных, по просьбе понтифика Ромуальда, клириков двое были уважаемыми настоятелями городских храмов. И они склонялись к ереси Обновления.

Конечно, открыто они проповедовали не 37 тезисов Мартина из Киркхейм [110], но они обличали в своих проповедях роскошь церквей, осуждали владение князьями церкви землей, людьми и имуществом, ставили под сомнение тезис о свободе воли.

Доставалось от них и преосвященному Ромуальду — который олицетворял собой сращивание светской и духовной власти, что с точки зрения обновленцев было непростительным грехом.

Да, они участвовали в «Заговоре одержимых». Но лишь косвенно, в основном оказывая заговорщикам моральную поддержку и занимаясь обычной болтовней. Однако им вменили полный набор обвинений, начиная с осквернения святынь, ереси, святотатства и заканчивая чуть ли не скотоложеством. Сегодня эти двое должны были сгореть в огне священных костров.

Их паства, сплошь состоявшая из городских ноблей и уважаемых бюргеров, из которых больше половины были тайными обновленцами, а вторая половина — явными, была крайне недовольна приговором.

Поэтому сегодня площадь была окружена тройным кольцом оцепления. Для предотвращения волнений среди горожан была привлечена вся доступная стража префектуры и ландскнехты из верных Вальдштайну компаний.

Трое других осужденных — незначительные пешки, шпионы герцога Ландерконинг в консистории — отделались легко. Их обвинили в непочтительности к Владыкам. Так что им должны были вырезать языки и выслать в монастыри Святого Себастиана, славящиеся своим строгим уставом.

На разогреве же сегодня были телесные наказания.

И одним из преступников, чью экзекуцию должны были провести в самом начале, был советник Ризенталь, приговоренный окружным судом к отсечению указательного и среднего пальцев правой руки и сорока ударам палкой.

После того, как Оттавио решил проблему с «Легионом»-Павсанием и прикрыл лавочку по потоковому производству одержимых, преосвященный Ромуальд, как и обещал, примазался к результатам расследования.

В качестве дружеской услуги ар Стрегону Ромуальд организовал очень быстрое рассмотрение консисторской комиссией по колдовству жалобы Ризенталя на самоуправство Оттавио в день бойни на Беккерштрассе. Комиссия не обнаружила в действиях Оттавио колдовства.

Параллельно маркиз Вестенброк приказал передать ту же самую жалобу из префектуры в окружной суд. Поскольку консисторские клирики не нашли в действиях Оттавио состава преступления, судья гер Хейн попросил Оттавио подать против Ризенталя встречный иск о клевете.

Дело было вовсе не в защите интересов самого ар Стрегона — на него всем было наплевать с высокой колокольни.

Ризенталю просто не повезло. Он подставился, подав жалобу на действия имперского дворянина и выведя таким образом свое дело из юрисдикции городского суда на окружной уровень. Ризенталь влез со своими жалобами как раз в тот момент, когда окружные власти, действуя сообща (что бывало крайне редко), решили осадить обновленцев. Семья Ризенталя практически открыто исповедовала эту ересь, так что он стал удобной мишенью и показательным примером для остальных еретиков.

Надо учитывать и то обстоятельство, что городские нобли считали себя практически равными дворянам, и публичная порка для такого человека, как Ризенталь, была чрезвычайно позорным наказанием. Большим ущербом достоинству и чести его и его семьи. А также намеком для остальных горожан, что раз уж окружные власти не пощадили городского советника — судью, то с обычными бюргерами вообще никто церемониться не будет.

Оттавио не очень-то хотелось доводить дело до такого финала, он был готов довольствоваться публичными извинениями советника. Однако встречный иск подал именно он. Теперь же, исповедуя принцип: «раз начал дело — доведи до конца», он пришел увидеть, как приговор приведут в исполнение, хотя терпеть не мог присутствовать при публичных экзекуциях.

Опираясь на трость и ежась от порывов холодного ноябрьского ветра, он стоял на крыльце городского пантеона. С этого места было хорошо видно всю площадь и находящийся напротив, покрытый красной тканью помост. Оттавио собирался сразу же после порки покинуть это место. Смотреть на процедуру вырывания языков и на то, как людей будут сжигать живьем, он не собирался.

Глашатай наконец заткнулся, и на помост вывели советника в простой серой рубахе до пят. Последние две недели Ризенталь провел в окружной тюрьме и выглядел отнюдь не лучшим образом.

На помост поднялся палач, и Оттавио присвистнул. Вместо мастера Акста, городского заплечных дел мастера, с помоста на собравшуюся внизу толпу взирал сквозь щели деревянной маски один из профосов Вальдштайна. Если городской палач спокойно мог принять мзду от уважаемого семейства и «придержать руку», то профос вполне может забить советника до смерти. Сорок ударов — не шутка.

Actum

Профос показывает толпе нож, раскаленный на жаровне. Руку осужденного кладут на плаху.

Удар.

Первый отсеченный палец демонстрируется толпе.

Голодранцы, во множестве присутствующие на площади, разражаются приветственными воплями, им нравится унижение городского судьи.

Второй палец отлетает в сторону.

Ризенталь шатается, но его тут же подхватывают помощники профоса, придерживая жертву за плечи.

Помощники разрывают на спине Ризенталя рубаху и укладывают его на лавку.

Руки и ноги жертвы связывают под скамьей.

Профос достает из ведра с рассолом прут толщиной в палец и с полного замаха, от плеча, наносит первый удар.

С каждым ударом от спины осужденного летят во все стороны брызги крови и куски мяса. Кожа с Ризенталя слезла после первых десяти.

Часть толпы возбужденно вопит, кто-то обсуждает подробности экзекуции, а часть стоит сохраняя похоронное молчание.

Наконец, советника, потерявшего сознание, сталкивают с помоста.

Оттавио разворачивается и начинает спускаться с крыльца.

С него на сегодня хватит.

Actum est

Долг платежом красен

1

Две недели назад маркиз во время утреннего доклада ошарашил своего конфидента следующим известием:

— Оттавио, мы уезжаем в Гросс-Экберт. Я, конечно, ненавижу перемену мест, но в Эвинге оставаться опасно.