Рамакришна и его ученики - Кристофер Ишервуд

На следующий год, в 1879 году, семья вернулась в Калькутту. Вскоре Нарен закончил школу и поступил в Президен-си-колледж. А через год он уже учился в Институте Генеральной ассамблеи. Любимым его предметом была история. Он был широко начитан, изучал западную логику, западную философию, древнюю и современную историю ряда европейских народов.

Однокашник Нарена, Браджендра Натх Сил, ставший впоследствии известным ученым и просветителем, писал о нем:

' «Он был несомненно одаренным юношей, общительным, свободным и раскованным в манерах, прекрасным певцом, душой общества. Нарен отлично говорил, при этом нередко бывал остер на язык и саркастичен, уколы его остроумия бывали направлены против показного и отжившего в мире – он играл роль человека искушенного, но под маской цинизма скрывал нежнейшее из сердец; он выглядел вдохновенным человеком богемы, но обладал тем, чего лишена богема: железной волей…»

В те годы Нарен на время увлекся философией Джона Стюарта Милла и Герберта Спенсера и начал называть себя агностиком. Юноша был строгим вегетарианцем, часто спал на голом полу, никогда не покрываясь больше чем одним одеялом. Он решил принять обет целибата, а когда родители стали настаивать на браке, отказался просто наотрез – не соблазнившись и предложением отца одной из предполагавшихся невест оплатить его учебу в Англии, с тем чтобы он мог поступить на престижную Службу гражданской администрации Индии. Скорей всего, Нарен и сам не мог бы объяснить, чего ради он вел столь спартанский образ жизни. Он инстинктивно готовил себя к великой и высокой роли в жизни, хотя, что это будет за роль, понимал далеко не вполне.

Сомнения были его страстью. Он жаждал уверовать, но не находил оснований для веры. Книги не могли его удовлетворить, как и всякий другой вторичный опыт. Он познакомился с Девендранатхом Тагором, который уже стал тогда президентом Ади Брахмо самаджа, и задал ему вопрос:

– Сэр, вы видели Бога?

Тот был слишком честным человеком, чтобы неискренне укрепить в вере юношу, и Нарен был разочарован. Но Девендранатх добавил:

– У тебя глаза йогина. Тебе надо заниматься медитацией.

Как мы знаем из предыдущей главы, Нарен вступил в Брахмо самадж и увлек за собой своего друга Ракхала. Нарен испытывал подъем, участвуя в общих молитвах и религиозных песнопениях, но скоро понял, что они не дают ему того, к чему он по-настоящему стремится, – непосредственного духовного опыта.

Директором Института Генеральной ассамблеи был в те времена У.У.Хасти, который относился к индийской культуре с редким для англичанина пониманием и уважением, человек, снискавший любовь множества индийцев. Хасти сразу оценил данные Нарена, собственно, он отзывался о нем, как о «гении».

– Я еще никогда не встречал юношу с таким талантом и возможностями, – говорил Хасти, добавляя занятное сравнение: – даже среди немецких студентов философских факультетов.

Хасти также оказался в числе очень немногих европейцев, кто встречался с Рамакришной. Однажды на лекции по литературе Хасти заговорил о Вордсворте и его мистическом восприятии природы, а потом перешел к рассуждению о тех состояниях глубокой медитации, при которых исчезает внешнее сознание. Профессор говорил студентам, в том числе и Нарену, о том, что такие состояния достижимы только при условии чистоты и сосредоточенности, но что в современную эпоху люди, способные на них, – большая редкость.

– Я знал только одного человека, – добавил профессор, – который погружался в такую глубокую медитацию, это некто Рамакришна из Дакшинешвара. Вы лучше поймете, что я имею в виду, если побываете у этого святого.

Но привел Нарена к Рамакришне не профессор Хасти и не Ракхал. Вероятно, Нарен боялся очередного разочарования и потому не спешил следовать их советам. Как выяснилось, ему и незачем было принимать решение. Как пишет Сарадананда, в ноябре 1881 года Нарена пригласили в дом Сурендры Натха Митры, который хотел, чтобы юноша помузицировал перед его гостями. Одним из гостей был Рамакришна.

Рамакришна с первой же минуты проявил к Нарену большой интерес. Он отозвал в сторону Сурендру Натха с Рам Чандрой и стал дотошно их выспрашивать о нем. Когда же Нарен кончил петь, Рамакришна сказал ему несколько слов, внимательно всматриваясь в его лицо. Он явно искал физических отмет, которые бы подтвердили его уверенность в том, что перед ним действительно один из назначенных ему учеников. Потом он пригласил Нарена к себе в Дакшинеш-вар. Нарен ответил согласием.

Однако на протяжении нескольких недель Нарен был занят – готовился сдавать экзамены в Калькуттский университет. К тому же снова возник конфликт в семье: Вишванатх в очередной раз пытался женить сына. Отец невесты давал за ней огромное приданое, поскольку девушка была довольно смугла, что считалось большим недостатком. А Нарен в очередной раз отказался жениться. Рам Чандра, который приходился Нарену двоюродным братом, изо всех сил уговаривал его согласиться на брак. Когда он увидел, что Нарен стоит на своем и не собирается сдаваться, Рам Чандра заявил:

– Очень хорошо! Но если ты серьезно намерен жить духовной жизнью, тебе надо поговорить с Рамакришной. Брахмо самадж ничего тебе не даст.

Рам Чандра вызвался лично отвезти Нарена в Дакшинеш-вар. Через несколько дней они туда отправились в наемном экипаже, захватив еще кое-кого из знакомых.

Когда позднее Рамакришну спрашивали о первом приезде Нарена в Дакшинешвар, он рассказывал:

– Нарен вошел в комнату через западную дверь, ту, что выходит на Гангу. Я отметил, что Нарена не волнует его внешность, ни волосы, ни одежда не отличались особой ухоженностью. Он выглядел очень раскованным, казалось, что все внешнее ему безразлично. Можно было сказать, что глаза его души всегда обращены вовнутрь. Поняв это, я поразился: возможно ли, чтобы человек такой духовной силы жил в Калькутте, в доме обыкновенных мирян? На полу была разостлана циновка. Я попросил его присесть. Он сел рядом с кувшином, в котором была вода из Ганги. В тот день с ним приехали его друзья. Я видел, что это люди самые обычные, совсем не такие, как он. Они думали только об удовольствиях. Я стал его расспрашивать о музыке, и выяснилось, что он поет всего две-три бенгальские песни. Тогда я попросил его спеть. Он начал с песнопения Брахмо самаджа:

О Разум мой, пойдем домой,

к чему бродить по миру, по этой чужой земле,

к чему носить чужое платье?

Он пел с такой душой, как будто медитировал в песне. Я не мог сдержаться и впал в экстаз.

Больше Рамакришна ничего не рассказывал об этой встрече, он проявил, как мы увидим, скрытность, несвойственную ему. Возможно, дело в том, что с той встречей были связаны очень сильные чувства и ему не хотелось вспоминать их. Однако Нарен описал совершенно поразительную сцену, последовавшую затем:

«Как только я допел песнь, Учитель встал, взял меня за руку и повел на северную веранду. Дело было зимой, и между столбиками веранды были натянуты циновки для защиты от северного ветра, а значит, когда закрывалась дверь в комнату, ни снаружи, ни изнутри не было видно находящихся на веранде. Едва мы вышли на веранду, Учитель закрыл за нами дверь в комнату. Я решил, что он хочет дать мне наставление с глазу на глаз. Но то, что он сказал и сделал, было просто невероятно. Он схватил меня за руку и залился счастливыми слезами. При этом он нежно говорил, точно обращаясь к старому другу: