Призраки двадцатого века - Джо Хилл

Он встретил их в гардеробе. Женщина одной ногой все еще стояла на лестнице, колеблясь: идти дальше или нет. С вопросительным видом она смотрела на мужа поверх головы сына. Муж в ответ хмурился. Руками он уже взялся за лацканы пальто, но, казалось, еще не решил, снимать ли его. Элинджер наблюдал эту картину сотни раз. Стоило людям войти внутрь и заглянуть из фойе в погребальный сумрак демонстрационного зала, как их начинали одолевать сомнения: а туда ли они попали, не лучше ли уйти, пока не поздно. Только мальчик не испытывал сомнений в своих действиях; он уже скинул куртку и повесил ее на один из нижних крючков — специально для детей.

Пока они не сбежали, Элинджер дал о себе знать, прокашлявшись. На его памяти никто не осмелился уйти после того, как их заметили. В битве между сомнением и правилами хорошего тона всегда побеждают последние. Он сложил ладони и улыбнулся посетителям — как он надеялся, доброжелательно и по-отечески. Однако эффект вышел обратный. Элинджер был худым, мертвенно-бледным и очень высоким стариком; его виски тонули в глубоких впадинах. Мелкие серые зубы (все свои, несмотря на восемьдесят лет) производили неприятное впечатление, как будто их подпиливали напильником. Отец семейства напрягся. Женщина взяла сына за руку.

— Добрый день. Меня зовут доктор Элинджер. Прошу вас, проходите.

— Э-э… здравствуйте, — пробормотал отец. — Извините за беспокойство.

— Никакого беспокойства. Мы открыты.

— А-а. Отлично! — откликнулся отец, не очень убедительно изображая энтузиазм. — Так что мы… — И его голос оборвался.

Мужчина замолчал, то ли забыв, что собирался сказать, то ли не находя слов, то ли испугавшись. Ему на помощь пришла жена:

— Нам сказали, что здесь анатомический музей. Что-то связанное с дыханием.

Элинджер вновь одарил их улыбкой, и правое веко отца беспомощно задергалось.

— Не совсем так, — сказал Элинджер. — Мы не занимаемся дыханием вообще. Это музей последнего вздоха.

— Чего? — не понял отец.

Женщина нахмурилась:

— Я не понимаю вас.

— Пойдем, мам, — сказал мальчик, освобождая руку из пальцев матери. — Папа, пошли. Я хочу посмотреть, что здесь.

— Прошу вас, — сказал Элинджер, отступая назад и поводя тощей рукой с длинными костлявыми пальцами в сторону экспозиции. — Буду рад провести для вас экскурсию.

Из-за опущенных гардин зал, погруженный в сумрак и отделанный панелями красного дерева, напоминал театр — перед тем, как поднимется занавес для начала представления. Однако витрины освещались тщательно направленными источниками света, утопленными в потолке. На подставках и пьедесталах стояло нечто вроде пустых стеклянных колб, отполированных до яркого блеска. Сияние их округлых боков делало полумрак еще гуще.

К каждой колбе с помощью прозрачного клея был присоединен некий прибор, напоминающий стетоскоп: так, чтобы диафрагма прижималась к стеклу. Рядом в ожидании, когда ими воспользуются, лежали наушники. Первым пошел мальчик, за ним следовали его родители, замыкал короткую процессию Элинджер. Все остановились у первой же витрины, справа у входа. В витрине на мраморном пьедестале стояла запечатанная склянка.

— Здесь ничего нет, — сказал мальчик. Он оглядел зал, уставленный такими же склянками. — Они все пустые.

— Ха, — невесело усмехнулся отец.

— Пустые, да не совсем, — сказал Элинджер. — Эти колбы герметично запечатаны. В каждой из них содержится последний вздох какого-то человека. У меня представлена самая крупная коллекций последних вздохов в мире, более сотни экземпляров. Некоторые принадлежат весьма известным людям.

Теперь засмеялась женщина — но не напоказ, а по-настоящему, от души. Она зажала рот рукой, но все равно вздрагивала, не в силах справиться со смехом. Элинджер терпеливо улыбнулся. Он уже много лет показывает свою коллекцию. Он видел все возможные реакции.

Мальчик же с интересом снова обернулся к витрине. Он взял в руки наушники прибора — они выглядели как стетоскоп.

— Что это? — спросил он.

— Это смертоскоп, — пояснил Элинджер. — Очень чувствительный прибор. Если хочешь, можешь надеть его и услышать последний вздох Уильяма Р. Сьеда.

— Он знаменитость? — спросил мальчик.

Элинджер кивнул.

— Был когда-то. Если только преступника можно назвать знаменитостью. Во всяком случае, он был объектом гнева и изумления общественности. Сорок два года назад его казнили на электрическом стуле. Я сам подписывал акт о его смерти. Его последний вздох занимает в моей коллекции почетное место — он стал первым дыханием, которое мне удалось законсервировать.

Женщина справилась с приступом смеха, хотя все еще держала у рта носовой платок и выглядела так, словно с большим трудом удерживается от того, чтобы не рассмеяться снова.

— А что он сделал?

— Он душил детей, — ответил Элинджер. — Потом хранил их в морозилке и время от времени вынимал, чтобы полюбоваться. Я всегда говорил, что люди коллекционируют самые странные вещи. — Он согнулся, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с лицом мальчика, и они оба воззрились на банку. — Не бойся. Возьми наушники, если хочешь послушать.

Мальчик взял наушники и надел их на голову. Его немигающий взгляд замер на играющем отблесками света сосуде. Через некоторое время выражение глубокой сосредоточенности сменилось недовольством.

— Я ничего не слышу. — Он потянулся руками к наушникам, чтобы снять их.

Элинджер остановил его.

— Подожди. Существует много видов тишины. Тишина морской раковины. Тишина после ружейного выстрела. Последний вздох заключен в колбе. Твоим ушам сначала надо привыкнуть. Через несколько минут ты сумеешь различить этот особый вид тишины.

Мальчик опустил голову и закрыл глаза Взрослые наблюдали за ним

Потом глаза ребенка распахнулись, и он поднял сияющее пухлое личико.

— Услышал? — спросил Элинджер.

Мальчик сдвинул наушники с одного уха.

— Он как будто икнул, только наизнанку. Понимаете? Вроде как… — Он изобразил короткий беззвучный вздох.

Элинджер взъерошил мальчику волосы и выпрямился. Мать промокала уголки глаз платком.

— Вы врач? — поинтересовалась она.

— На пенсии.

— Вам не кажется, что это несколько ненаучно? Даже если вы и вправду сумели законсервировать ту самую последнюю молекулу окиси углерода, которую кто-то выдохнул…

— Двуокиси, — поправил он.

— В любом случае, она не издает звуков. Невозможно сохранить в бутылке звук последнего вздоха

— Нет, — согласился доктор. — Но я и не сохраняю звук. Только определенного рода тишину. Мы все производим разные типы тишины. Вот вы, дамочка, никогда не замечали, что ваш муж, когда всем доволен, молчит совсем иначе, чем когда сердится? Наши уши способны уловить разницу между конкретными видами тишины.