Жизнь военный элиты. За фасадом благополучия. 1918-1953 гг. - Николай Черушев

Когда я пришел на службу Советской власти в 1917 г.,уменя была лишь пара белья. Когда конфисковывалось (в 1941 г.) мое имущество, то это имущество состояло из: золотых часов, которыми я был награжден за рекордную стрельбу, охотничьего ружья и военного обмундирования. Из всей прожитой мной жизни 20 лет были годами недоедания и ни одного года каких-либо излишеств. Не менее 10 лет в жизни я спал, не раздеваясь, на голых нарах и на земле. С января 1951 г. я нахожусь в новой обстановке. Если до сих пор я был в производственном трудовом лагере, то теперь в Особом лагере, где собраны изменники Родины, враги Советской власти различных мастей и периодов, собраны отбывать наказание в условиях сурового климата и особого режима. Окружение, в котором я оказался, постоянно напоминает мне о моем прошлом жизненном пути. Здесь представители всех вражеских фронтов и группировок, с которыми мне приходилось бороться. Есть возможность даже устанавливать участие в общих боях на разных фронтах. Звериная злоба, ненависть, беспочвенные надежды, вздымание рук к небесным и земным спасителям, трусливое угодничество, змеиное шипение, вздыхание о прошлом, непонимание собственной обреченности, — вот атмосфера моего существования. Я не задохнусь и в этой ядовитой атмосфере, хотя и густой концентрации, потому что нового чего-либо, неведомого, здесь нет, а самое главное — будучи один, я не чувствую себя одиноким и ощущаю в себе моральную силу, превосходящую весь этот зверинец. Мне хорошо известно, что среди этих людей нет идей, а там, где нет идеи, там не может быть и моральной силы.

Почему в 1942 г. я, работая на штабелевке древесины, выполнял нормы на 150%, хотя имел здоровыми одну руку и ногу?

Почему за все время войны залпы в честь побед Советской Армии вливали в меня могучие силы?

Почему раны моего сына для меня особенно дороги и священны?

Почему, будучи в 1945 г. бесконвойным возчиком, работая один в тайге, я пел песни в честь Ленина и Сталина?

Почему не только любимым, но и дорогим моему сердцу поэтом является Маяковский?

Почему дорогой для меня книгой, прочитанной в лагере, являлась книга «Над картой нашей Родины», в которой прекрасно изложен расцвет СССР?

Почему я сознаю себя виноватым в том, что я не участвовал в Великой Отечественной войне?

Почему я испытываю радость, наблюдая поезда, везущие уголь из Воркуты, хотя смотрю на них через колючую проволоку?

Почему я глубоко убежден в том, что американцы будут выброшены из Кореи? (И не только из Кореи.)

Почему я глубоко убежден в том, что недалеко то счастливое время, когда вся Европа освободится от цепей капиталистического рабства?

Я отвечаю на эти вопросы одним ответом. Для меня давно являлось непреложной истиной, что единственным источником идей является учение Ленина-Сталина, только оно дает правдивое понимание настоящего, прошедшего и освещает будущее.

Давно я также убедился в том, что единственным полководцем, претворяющим эти идеи в жизнь людей нашей планеты и устанавливающим торжество правды на земле — является великий Сталин. У меня не было и нет попыток искать что-либо другое. Ядовитые растения капиталистического общества меня никогда не прельщали.

Мне дорого то, что служит делу победы сталинских идей и ненавистно то, что им противостоит. Мне дорог уголь Воркуты, откуда бы я ни смотрел на поезда, везущие его в Ленинград. Мне дороги раны сына, потому что они являются доказательством защиты родины. С первого выстрела в Корее я был уверен в том, что правда восторжествует на корейской земле. Я не сомневаюсь в том, что границы победы этой правды выйдут скоро на берега Атлантического и Индийского океанов. Я знаю, какие колоссальные силы действуют на земле и какой великий полководец ведет их к победе. Может быть, это хорошие слова, которые продиктованы какими-либо соображениями личного порядка? Одно дело, когда преданность великому делу Ленина—Сталина живет в сердце человека, входит в его кровь, и другое дело, когда ему только кажется, что он предан. При суровых испытаниях такая «преданность» отскакивает и выступает наружу истинная природа человека. Откуда берутся истоки такой моральной силы, на которую я ссылаюсь в этом документе?

25 октября 1917 (г.) на наших глазах в Москве начался штурм Кремля солдатами 56-го запасного полка. Я видел и этих солдат, и юнкеров, пытавшихся пулеметами остановить на Красной площади эту атаку Октябрьской революции.

Мне было 19 лет, я был безоружен. Не занял еще своего места в борьбе, но пули юнкеров свистели над моей головой, они помогли мне понять, что в борьбе нет срединного места, а есть резко размежеванные фронты. Через несколько дней в руках у меня было оружие и я встал в строй Октябрьской революции. В 1919 г. летом был красноармейцем пешей разведки в 252 полку 21-й дивизии. Под гор. Оса нам пришлось переправиться через Каму и обеспечивать переправу полка. Паром затонул, и мы оказались на день отрезанными рекой от полка. Нас было 60 человек, вооруженных винтовками. Белые это заметили и захотели нас сбросить в реку или взять в плен. Отступать было некуда, да об этом, а тем более о сдаче, никто не помышлял. Целый день мы отбивали атаки белых. Мы знали, что за рекой находятся 1500 львов, из которых каждый считал, что он прикладом своей винтовки может разбить устои старого мира. Мы знали, что за ними многомиллионный народ, которым руководят великие полководцы Ленин и Сталин. Наша моральная сила не определялась количеством винтовок. Это стало еще более ясным, когда через несколько дней в Кунгуре нам сдался в плен в полном составе колчаковский учебный батальон, с пулеметами наступавший на нас под Осой. Мы взяли в плен 700 чел.

В октябре 1919 г. мы от Колпина наносили контрудар и отбрасывали оголтелую свору Юденича от Петрограда. Бойцы с львиными сердцами были те же самые, только их было гораздо больше. Для нас не возникало никаких сомнений в том, что Петрограда мы не отдадим. Мы чувствовали за собой важнейший опорный пункт революции, волю великих полководцев Ленина и Сталина. Мы не сделали ни одного шага назад. Около двух недель продолжались упорные бои, а через пару месяцев мы принимали тысячи людей, покидавших разбитого вдребезги Юденича.

До весны 1922 г. я был в огне Гражданской войны, когда закалялось мужество, входила в кровь преданность делу Ленина—Сталина. В 1925—1926 гг. на моих глазах происходила беспримерная борьба Сталина на 14-м съезде ВКП(б) с вражескими группировками. Сталин вошел в мое сердце, как великий вождь партии и советского народа. В 1932 г. осенью Сталин отечески беседовал с участниками пленума Реввоенсовета СССР. Навсегда вошли в мое сознание его советы и требования по работе в Красной Армии. В тюрьмах и лагерях мне много приходилось слышать «исповедей» и рассказов разных людей о своем прошлом (бывали и «прогнозы» на будущее). Один человек поведал мне о том, что он возглавлял в 1919—1920 гг. петлюровскую банду в дивизии Тютюнника. С этой бандой мне приходилось сталкиваться. Он едва унес ноги в конце 1920 г. в Польшу. Из Варшавы перекочевал в Прагу, где за пять лет окончил три факультета юридических и экономических наук. Потом рассказывал о трудностях, которые он преодолевал, наживая первый миллион, и о том, как легко пошло дело с наживой следующих миллионов. Он, основываясь на своих «факультетах», надеется, что откроется для него выход из лагеря и что миллионы или возвратятся или будут нажиты вновь. Я ненавижу его прошлое и не завидую его будущему. Я знаю обреченность его класса и его самого. Я был неизмеримо богаче его не только тогда, когда был на полном обеспечении советского государства как военнослужащий, но и тогда, когда работал в тайге, как заключенный, имея хлеб лишь на завтрак, потому что я был обладателем бесценных идей, по которым происходит устройство жизни сотен миллионов людей. Я знал мощное оружие, в результате применения которого рушится старый мир с его рабством, угнетением, людоедскими «теориями», ложью, войнами, миллиардами и т.д. Я рад видеть таких старых «знакомых» в беспомощном состоянии. Немало вокруг меня бывших военнослужащих Красной Армии, поднявших руки перед немецкими фашистами, подбиравших после них окурки и в меру своей угодливости и продажности служивших германскому фашизму. Они обижены на Родину, что она их плохо встретила. Я не искал среди них людей, осознавших свои преступления и заслужен-ность вынесенного им наказания. Они, как и многие другие, постоянно мне напоминают о том, что существует еще мир, где все продается и все покупается — до человеческого мяса и человеческой души включительно.