Тот, кто ловит мотыльков - Елена Михалкова

Маша тоже предполагала, что Аметистов решил подойти к делу с другой стороны. Ей запомнилось, что он с особенной интонацией упомянул о детях Дубягина.

– Может быть, он разыскал его наследников, чтобы привлечь их на свою сторону? Это, Валентин Борисович, вполне кинематографическая история: род, стараниями которого Таволга расцвела, был изгнан из нее неблагодарной чернью, и вот теперь потомки мечтают вернуться, чтобы восстановить из руин то, что было возведено благодаря их прадеду. Развитие движется по спирали, мы как раз на новом витке.

– Когда ты эдак живописуешь, даже я готов подписаться под проектом этого прохвоста, – пробормотал Колыванов.

Маша рассмеялась.

– Ничего у него не выгорит, – заверила она. – Полина Ильинична его близко не подпустит. Кстати, отчего они враждуют?

– Из-за потенциальной стройки, сама понимаешь…

– Не только из-за нее, – возразила Маша. – Есть еще какая-то причина.

Колыванов помялся, зачем-то позвал Ночку, гонявшую в кустах ящериц, потрепал по загривку и снова разрешил: «Ну, гуляй».

– Инициативу он проявлял. Излишнюю инициативу. Ну, ты знаешь, что он за человек, можешь вообразить…

– Понятия не имею, о чем речь, – чистосердечно призналась Маша.

– Ну, хорошо, – сдался Колыванов. – Шубейкин из тех проходимцев, которые всюду суют свой нос и надеются извлечь выгоду. Подсказал ли ему кто-то или он сам догадался – не знаю, но только он решил, что неплохо бы поучаствовать в дележе выморочного имущества. Выхватить, так сказать, пару крошек и из этой кормушки тоже.

– Постойте-постойте, – запротестовала Маша. – Вы имеете в виду заброшенные дома? Но разве частное лицо может принимать участие в их продаже?

– По закону – не может. Все эти избы, и земля, на которой они стоят, и обстановка – все это собственность государства. Но смотри, какое дело: муниципалитет должен продать их, чтобы деньги пополнили городскую казну. Следишь за мыслью?

– Слежу.

– А вот как это выглядит на практике: сперва приезжают специальные уполномоченные люди, чтобы сделать опись имущества. Им непременно нужны двое свидетелей-понятых. Обыкновенно вызывались мы с Полей. Скучная обязанность, только время отнимает: сидишь себе на табуретке, а какая-нибудь взъерошенная дама обнюхивает дом, точно крыса, заполняет от руки бумажки, иной раз что-то сфотографирует… Затем, после этой дамы, должны явиться грузчики и увезти имущество на склад. Потом оно продается…

– На аукцион выставляется?

– Не знаю таких подробностей, врать не буду. Однако и эта схема работает, Мариша, только при большом желании всех заинтересованных сторон. На практике же в случае с Таволгой муниципальная машина пробуксовывает и застревает. Сперва нужно оформить свидетельство о праве на наследство (наследником, как ты понимаешь, выступает государство). Приехать сюда! Изучить, так сказать, со всех сторон! Потом увезенные вещи где-то складывать, участок выставлять на продажу… Ох и муторное дело! Будь здесь дорогая земля, все шевелились бы куда быстрее. А к нам уполномоченные приезжали в лучшем случае через год после смерти хозяев, а то и через полтора-два. Что там остается-то от избы за два года, если в ней никто не живет!

Они вышли к озеру. Маша внимательно слушала, пытаясь сообразить, какие сливки собирался снять Аметистов-Шубейкин. Последнее замечание Колыванова показалось ей преувеличением, но она промолчала.

– Однако здесь подо мной образуется тонкий лед, – неожиданно серьезным голосом сказал старик и впрямь остановился. Из-под ног его выстрелил кузнечик. – Буду говорить прямо, Мариша. Живем мы небогато, кое-кто так и просто бедственно… И бросать в жерло государственной машине имущество наших соседей, друзей и знакомых – неоправданное расточительство.

Маша, наконец, поняла, о каком тонком льде вел речь Колыванов. Догадка была не из приятных.

– Вы забирали вещи покойных, если не было наследников?

– Ты, кажется, близка к тому, чтобы назвать это мародерством, – печально заметил старик.

– Вовсе нет.

Она постаралась скрыть растерянность. Как ни крути, ей неприятно было представлять Колыванова роющимся в шкафах умерших соседей. Маша одернула себя: при уровне жизни этих людей грешно бросать в них камень за то, что они сами распределяли между собой оставшееся бесхозным имущество, а не дожидались, пока на него наложит лапу городская казна.

– Я сам в этом никогда не участвовал, – спокойно сказал Колыванов. – Не из принципа… Скорее, не возникало нужды. Потребности мои, по правде сказать, невелики. А где велики, там я практикую смирение.

Он тихонько рассмеялся.

Маша испытала облегчение. Аргументы аргументами, но это растаскивание по крохам чужого жилья безотчетно вызывало у нее отторжение.

Колыванов продолжал рассказывать. Ей приходилось самой заполнять смысловые лакуны, там, где он обращался к ней как Марине Якимовой – в уверенности, что эта часть истории ей известна. Маша не могла понять, полностью ли он отождествляет ее с Мариной, или все же ее собственный силуэт временами проглядывает сквозь чужую тень.

За потрошение опустевших гнезд отвечали Бутковы. Услышав об этом, Маша понимающе усмехнулась. Вместе с ними разбирать вещи приходила Беломестова. Из намеков, брошенных стариком, Маша сделала вывод, что староста присутствовала в роли надзирающей инстанции. Альберт и Вика, предоставленные сами себе, вынесли бы все подчистую.

– Ты сама знаешь: люди они завистливые и, так сказать, охочие до чужого добра. Вырвать у них то, на что они положили глаз, – ох и сложно, Мариша. Поля держала их в узде. У нее рука крепкая. Иначе приедет уполномоченный, оглядится: где движимое имущество? Нет движимого имущества! Поднимет шум, а там и до уголовного дела недалеко.

В деревне закрывали глаза на происходящее. Присваивать вещи мертвецов Бутковы начали только в последние годы, когда людей осталось совсем мало. Если ожидались наследники, Альберт с Викой держались поодаль, – во всяком случае, так дал понять Колыванов. Маша заподозрила, что он либо не знает всей правды, либо кое-что умалчивает. Она сомневалась, чтобы Бутковы оказались настолько совестливы.

В первую очередь разбирали инструменты. Хороший инструмент – вещь на вес золота. Потом доходила очередь до предметов, которые легко было продать. Через родственников Беломестовой вывозили их на рыночную барахолку.

– По правде говоря, выгода с этой торговли копеечная, – размеренно говорил Колыванов. – Ну, посуда что-то приносит. Одежду и обувь Поля и вовсе свозила в церковную общину, чтобы раздали бедным. Книги даром никому не нужны. Стеклянные банки вот хорошо идут. Ведра еще.

Они спустились к воде. Стало припекать, и Маша собрала волосы в хвост на макушке. Старик наклонился, поднял палку и с размаху забросил в воду:

– Ночка, апорт!

Ночка хрюкнула, рухнула в траву и стала валяться.