Тот, кто ловит мотыльков - Елена Михалкова

– Что? – растерянно спросила Маша. – Что такое?

– Мариша, – шепнул старик.

– Да, Валентин Борисович, я здесь. – Сейчас было не до того, чтобы разъяснять ему его ошибку.

Он нащупал ее руку и с силой сжал.

– Мариша, послушай…

– Я слушаю, Валентин Борисович!

У нее мелькнула мысль, что она неправильно истолковала его взгляд, и сейчас ей предстоит не отвечать на вопросы, а выслушать и поклясться исполнить его последнюю волю. Она неимоверным усилием заставила себя сохранять видимость спокойствия.

– Я вот что думаю… Ты на гребень-то у курицы смотрела?

– Что? – опешила Маша.

– На гребешок, говорю, у курицы твоей, – окрепшим голосом повторил Колыванов. – Смотрела? У них по цвету гребешка можно много понять. Если он голубоватый, тут уж все, пиши пропало. А если светло-розовый, нужно лечить, конечно. У моих бывал туберкулез, должно быть, из-за некачественного корма. Пришлось поставщика менять. Первым делом, помню, бледнел гребешок и сережки. В первый-то раз я четырех несушек потерял. Потом уже был, так сказать, наученный горьким опытом, сразу стал давать антибиотик. И ничего, выправились!

Маша решила бы, что старик заговаривается, но поверить в это не позволял его ясный спокойный взгляд, из которого исчезли и страх, и то напряженное, мучительное внимание, которое так поразило ее.

Выпустив его руку, она некоторое время сама боролась с желанием лечь в траву и лежать, пока что-нибудь не случится. Например, дождь. Пусть прольет ее насквозь.

– Что-то я совсем распустился, – осуждающе пробормотал Колыванов и сел. – Мариша, прости, испугал я тебя? Слабость какая-то… Погода, должно быть, меняется.

– Что вы, все в порядке, – соврала Маша. – У вас тут… жучок.

Валентин Борисович проследил за ее пальцем, осторожно смахнул жука с лацкана в ладонь и выпустил в траву. Именно этот бережный жест лучше всего остального убедил Машу, что Колыванов в порядке.

– Сыро тут, – беззастенчиво оболгала она сухую траву. – Пойдемте домой, Валентин Борисович.

Ужасно хотелось отправиться на прогулку с тетей Машей! Но Ксения не пошла. А все почему? Наклевывалось кое-что интересное.

Ночью бабка спала плохо: ворочалась, требовала у кого-то отчета, спрашивала, все ли сделали правильно. Под утро уснула, встала такая, словно ее переехал поезд.

– Не получится у самой, – сокрушенно пробормотала она, сидя на кровати. – Руки не те… надо с Альбертовной.

Она позавтракала, закончила домашние дела и стала собираться.

Ксения обязательно напросилась бы с ней за компанию, если бы речь шла о ком-то другом. Но Буткова!

Во-первых, у Вики два лица. Одно – с бесцветными узкими глазками, словно следы от ножей в сероватом снегу. Это лицо Вика прячет. Рисует на нем другое и преображается. Она вор: крадет у других собственное обличье. Рот у нее такой, словно она только что облизала красный фломастер. Хотя фломастеры невкусные и облизывать их будет только дурак.

За то время, что Ксения провела в Таволге, она немного приспособилась к тому, что люди могут меняться. Перестала выть от гнева, когда это происходило. Хотя все равно ненавидела, когда женщина стригла волосы или, еще хуже, перекрашивала. А челки вообще надо запретить! Кто челку отрастил, тот преступник. Начешет на лоб – и вообще не видно, кто под волосами! Все другое: глаза другие, ноги другие, и даже сзади в трусах, может, хвост отрос!

Бабка однажды попробовала самой Ксении выстричь челку. Но Ксения пригрозила, что заколется ножницами прямо в сердце. Левым лезвием – в левый желудочек, а правым – в правый! Бабка выругалась, но отступила. Спасибо Колыванову, который рассказал про желудочки! Оказывается, это чистая правда, что все знания когда-нибудь да пригодятся. Если бы не желудочки, ходить бы Ксении стриженой (и даже, может быть, с хвостом).

Сам Немец, кстати, тоже любит меняться.

Ксения ему однажды за это выговорила. Даже, честно сказать, наорала. «Зачем бреетесь? Вы себе делаете другое лицо! Плохо, плохо, плохо!» Ногами топала и визжала. Стыдно вспомнить.

Другой человек дал бы Ксении по шее – и всех разговоров. И бабке бы наябедничал. Но Валентин Борисович не просто добрый, он любит во всем досконально разобраться, раскрутить, так сказать, до винтиков и гаечек. Он достал из шкафа коробку какао и попросил Ксению сварить для него. Хитренький такой! Она уже потом догадалась, что какао ему вовсе не хотелось. Он просто ее отвлек.

В общем, пока пили, каждый из своей чашки, Ксения немного успокоилась. И объяснила ему, что именно он проделывает дважды в неделю. Ведь у человека главное – это лицо! Его же на голове носят, причем впереди, а не на затылке! Понимать надо.

– Но позволь, – сказал Валентин Борисович, дослушав, – здесь существует загвоздка. Если я перестану бриться, у меня отрастет борода и, так сказать, полноценные бакенбарды, а это означает, что я изменюсь окончательно и бесповоротно. Поверь, Ксения: борода и усы меняют мужчину значительно сильнее, чем исчезновение короткой щетины. Собственно говоря, женщину тоже… Хм-хм. Но речь сейчас не об этом. Подожди минутку, я покажу тебе, как буду выглядеть, если перестану бриться. Однако не станешь ли ты снова кричать? Я собираюсь принести фотографию.

Ксения одобрительно кивнула. Вот так и должны действовать все порядочные люди! Сначала сообщить, что планируешь сделать, и только потом делать. А то каждый раз совершается НЕОЖИДАННОЕ!

Она заверила, что фотографию вытерпит.

Валентин Борисович притащил не одну фотку, а целый альбом. Скучный, почти весь черно-белый. На одном из разворотов Ксения увидела строгого старичка в окладистой бороде и пышных усах. Наверное, чтобы высушить такие усы, нужно развешивать их на бельевой веревке и цеплять прищепками.

Он и правда был похож на Немца. Как сказал с гордостью Валентин Борисович, «приходится констатировать неоспоримое фамильное сходство».

– Я буду таким же, и боюсь, это тебя не устроит.

Ксения никогда не смотрела на вещи с такой точки зрения. Удивительно все-таки полезный человек Немец!

– Так и быть, брейтесь! – великодушно позволила она.

До вечера ходила и раздумывала над этим разговором. Оказывается, малые перемены бывают нужны, чтобы не позволить совершиться большим переменам! Прикольно.

Бабка собиралась к Бутковым, позвякивала бутылками в скрипучем буфете. «Выбирает настойку… Значит, тоже будет пить».

Это слегка примирило Ксению с походом в гости. Бабка, возвращаясь навеселе – или, как она сама говорила, «подгулявшей», – начинала рассказывать про нечисть, про слепых покойников, про мертвую и живую воду, а еще про детские косточки, которые кое-кто любит доставать из могилок, и что если у кого-то в роду подряд рождается семь девок, седьмая непременно будет ведьма, и можно увидеть ее настоящее ведьминское лицо через отверстие в доске, оттесанной на гроб… Ксения даже как-то примерялась подпоить бабку, чтобы еще послушать. Но Валентин Борисович однажды объяснил, что Таволга жива лишь потому, что здесь пьют мало, а Дорада, присутствовавшая при этом разговоре, удрученно кивала и называла водку не иначе как лютая. Так что Ксения эту затею оставила.