Полет бабочки. Восстановить стертое - Татьяна Рябинина

Нет уж, дорогая жена, с нами эта каракатица жить не будет! Говорят, что беременным женщинам надо смотреть исключительно на приятное и красивое, тогда и ребенок нормальный будет. Родственные чувства? Н-да… Это уже не родственные чувства, а патология, особенно если учесть, какие штуки Марина вытворяла в Питере. Говорят, что она память потеряла и ничего не помнит. Чрезвычайно удобно. Я не я и лошадь не моя. Кому я должен — всем прощаю. Нет и еще раз нет. Он согласен снять ей комнату, пусть даже квартиру однокомнатную, где-нибудь в Ульянке или в Купчино — ну, чтобы видеться пореже, денег давать, но не более того. А ведь еще надо как-то это чудище доставить в Питер. Самолет отпадает в полуфинале, значит, проводника убалтывать придется. И за что ему все это, спрашивается?

— Значит, так, — снова сказал он, чувствуя себя тупым попугаем. — Я за вами приехал. Поедем в Питер. Инна вас обыскалась, а вы здесь прохлаждаетесь. Детектива пришлось нанимать, чтобы вас найти. Сейчас идите, скажите кому там надо, что уезжаете, и вперед — собирать вещи. Если они у вас есть. Поезд в восемь вечера.

— Я… не поеду, — прошептала Марина, низко опустив голову, так, что пряди волос, выбившиеся из-под косынки, упали на глаза.

— Что?! — Денис не поверил своим ушам.

— Не поеду, — так же тихо, но твердо повторила она. — Я… лучше здесь.

— Не понял! — От возмущения у Дениса даже уши зачесались. — Это как это не поедешь? Тебе же как лучше хотят, а ты вы… делываешься, — он даже и не заметил, как перешел на «ты». — Всю жизнь будешь бомжихой без документов в церкви полы мыть?

— А чем плохо мыть полы в церкви?

— Ты совсем дура или притворяешься? — Денис вскочил со скамейки и встал перед ней. На них уже начали посматривать с интересом. — Или тебе так по башке шандарахнули, что мозги в трусы вытекли? Хватит мне уши крахмалить, пошли по-хорошему.

— А как по-плохому? Свяжете и запакуете? Отправите в багажном вагоне? — Марина откинула волосы с лица и посмотрела на него в упор, от чего Дениса сначала передернуло, а потом почему-то вспомнился соседский бульдог Гоша, страхолюдный, несчастный и очень трогательный. Он почувствовал, что ярость куда-то внезапно улетучилась.

— Хорошо, — Денис снова сел. — Объясни, пожалуйста, членораздельно, почему ты не хочешь ехать? Может, меня боишься? Или не веришь, что я муж твоей сестры? Может, думаешь, что я тот бандит, который тебя избил? Ну, мало ли, приехал закончить начатое. — Марина вздрогнула. — Так стал бы я тогда тебя уговаривать. Треснул бы в темноте по башке — и привет. Ей, башке твоей, думаю, много не надо, одного раза хватит.

Марина молчала. Денис снова начал заводиться.

— Я так не думаю, — наконец пробормотала она. — И не боюсь. Но в Питер все равно не поеду. Просто… Понимаешь, — она тоже перешла на «ты», — я тут слишком много о себе узнала… мягко скажем, неприятного. Я ведь ничего не помню о себе. И баба Глаша, ну, женщина, у которой я жила сначала, она умерла, так вот она говорила, что не нужно мне пытаться о себе узнать. Что Богу так нужно, чтобы я все плохое, что сделала в жизни, забыла и все сначала начала. А я, дура, ее не послушалась. Короче, мне и так хватит уже.

— Началось богословие, — скривился Денис. — Грехи, воздаяние… Тебе надо будет с моей сестрицей и ее мужем познакомиться. Те из церкви не вылезают. Будете вместе грехи считать и каяться.

— Да дело не в этом, — покачала головой Марина. — Я даже и не знаю толком, верю или нет. Ну а воздаяние… Вот оно-то точно есть. Как тебя зовут?

— Денис. Денис Николаевич Полесов.

Марина наморщила свой уродливый лоб, словно силясь что-то вспомнить, вздохнула.

— Так вот, Денис, ты извини и перед Инной за меня извинись, но я останусь здесь. Спасибо, что хотели помочь. Если б ты приехал вчера, я, наверно, поехала бы с тобой. Но вот прямо сейчас мне рассказали одну вещь… обо мне же.

— Эта тетка в сером платье?

— Да.

— И что же она тебе рассказала, если не секрет?

Марина дернула плечом и не ответила. Помолчала немного, облизала губы.

— Неважно. Просто эта вещь… Ну, это предел. Я понимаю, это все очень странно, это ведь я делала, но… Не знаю, мне трудно объяснить, но теперь мне кажется ужасным все, что я делала.

— Можно еще раз и по-русски?

— Если по-русски, то я не поеду, потому что больше ничего не хочу о себе знать. А там я точно что-нибудь еще узнаю, да такого… Если сама вспомню — это другое дело. А вот так узнавать о себе и потом от стыда с ума сходить… С тобой никогда так не было? Да откуда, конечно, не было.

— Ну почему же? — пожал плечами Денис. — Было. И не один раз. Утром просыпаешься, голова разламывается, во рту словно замполит нагадил, а рядом гоблин какой-то дрыхнет. Помнишь, что вроде накануне шел куда-то, коньяк покупал, а вот дальше — чернота. Потом, конечно, расскажут, какие подвиги насовершал, и не знаешь, куда деться, стыдоба страшенная.

— Это не то. Ты же не стал бы ничего такого делать, если б трезвый был. А тут мне стыдно за то, что я натворила в здравом уме и трезвой памяти. Словно я теперь вообще другой человек.

— Слушай, — с подозрением посмотрел на нее Денис. — А может, и правда, может, никакая ты не Марина Слободина?

— Хотела б я, чтобы это было так. Только слишком уж много совпадений получается. Мелких, конечно, но много.

— Скажи, пожалуйста, — Денис вдруг вспомнил их с Инной визит в милицию, — извини, конечно, за такой вопрос, но у тебя есть под левой грудью шрам от фурункула? Инна говорила, что он у тебя должен быть. То есть у Марины должен быть.

— Я… не знаю, — растерялась Марина, — никогда не обращала внимания. Там же не видно.

Растерянно моргая, она начала было расстегивать кофточку, но Денис схватил ее за руку.

— Ты что, с ума сошла? — прошипел он. — Иди в туалет!

Марина вскочила и быстром шагом, почти бегом, направилась к туалету, притаившемуся за белой загородкой. Через пару минут она вернулась, бледная и окончательно расстроенная.

— Есть, — сказала она. — Маленький белый шрамик.

* * *

Андрей ехал на встречу с известным композитором, живущим чуть в стороне от Садовой. Предстояло взять интервью и изваять медоточивую юбилейную статью. Композитора этого Андрей недолюбливал: и музыка слишком шумная, в стиле 20-х годов — эдакое хроническое «Время, вперед», да и сам мэтр с большими амбициями и капризами. Но что поделать — задание есть задание.

Машину ставить было некуда. Стопроцентно некуда. Вроде два шага от Невского, а такая дыра. Улочки узенькие, у тротуара не припаркуешься, хоть в подворотню заезжай. А там что? Двор-колодец, из одного окна можно легко в противоположное плюнуть. Если там пара машин уже стоит, третью не поставишь, придется выползать обратно задом, потому что не развернешься.

Он решил уже вернуться на Садовую, поставить машину там, а до дома композитора дойти пешком, но тут впереди мелькнул обширный и вполне пристойный «карман», где гнездилось с десяток машин и еще оставались свободные места. «Только для клиентов банка», — вещала грозная надпись на табличке под знаком парковки.