Воскрешение королевы - Джаконда Белли

Нам предстоял неблизкий путь. Вдоль дороги собирались зеваки. Горожанки провожали меня взглядами, полными суеверного ужаса и сострадания. Многие женщины понимали, каково остаться вдовой за месяц до родов, и отзывались на беззвучный плач моего сердца.

Дорога принесла мне утешение. Сумрачные своды Каса-де-ла-Вега остались позади, впереди был только простор, сосны и оливы на берегах прозрачных ручьев, тучные овечьи стада и синее небо, врачевавшее душевные раны не хуже погребального ладана. Мне было двадцать семь лет, и жизнь струилась в моих жилах полноводной рекой. Фламандские трубадуры — лучшее, что мне удалось захватить с собой из Фландрии, — развлекали меня во время привалов.

В те дни ко мне вернулся дух юного влюбленного Филиппа. Теперь, когда его не стало, мне ничего не стоило придумать историю о самой счастливой на свете супружеской паре. Боль утраты стерла дурные воспоминания, и со мной навсегда остался мой прекрасный возлюбленный, уже не способный меня предать.

Я надеялась прибыть в Торквемаду на третий день, но природа взяла свое. Луна пошла на спад, и дитя, которое я носила под сердцем, стало проситься в мир.

В доме алькальда, пустившего нас под свой кров, у меня отошли воды. Я была так измучена дорогой, что боялась умереть. Фрейлины разделяли мои опасения и ни на мгновение не оставляли меня одну. От этих родов в моей памяти остались только встревоженные лица окружавших меня женщин. Я покорилась судьбе. Бороться с Провидением было не в моей власти. Когда все кончилось и послышался детский плач, я закрыла глаза и поблагодарила Небеса за то, что осталась в живых. Едва взглянув на младенца, я провалилась в тяжелый сон. Родилась девочка, похожая больше на меня, чем на Филиппа. Ее взгляд показался мне не по-детски мудрым. Словно я произвела на свет не ребенка, а собственного ангела-хранителя.

Наверное, Филипп послал мне нашу дочку, чтобы порадовать меня и искупить свою вину. Любовь Каталины была мне единственным утешением на протяжении долгих-долгих лет.

Я ждала окончания истории Хуаны с таким же нетерпением, как и решения своей собственной судьбы. Каждые полчаса я бросалась в ванную, чтобы проверить трусики. Мимолетное ощущение влаги между ног воскрешало во мне надежду. Стояли серые предрождественские дни, и мадридская стужа все чаще загоняла меня в библиотеку. Оттуда я наблюдала за жизнью семейства Денья.

По вечерам Агеда болтала по телефону с одной из отшельниц, как именовал ее подруг Мануэль, Впрочем, телефон оживал довольно редко. Иногда Мануэлю звонили студенты или приятель Хенаро. После бесчисленных каникул, проведенных в интернате или в гостиничных номерах с бабушкой и дедом, тихая семейная жизнь казалась мне даром Небес. Сидя с ногами в кресле, завернувшись в плед и перелистывая «Джен Эйр», я чувствовала себя совершенно счастливой. Лишь иногда я вздрагивала, роняя книгу на живот. Во мне жило маленькое существо. Я представляла его рыбкой в темном круглом аквариуме. Время от времени я совала руку за пояс и осторожно ощупывала живот; тогда меня охватывало радостное волнение пополам с ужасом и недоверием.

— Скажи, Мануэль, есть какой-нибудь способ точно узнать, беременна я или нет? — спросила я как-то вечером.

— Лично у меня нет никаких сомнений, — ответил он, поднимая глаза от книги.

— А у меня есть.

Пристально поглядев на меня, Мануэль объяснил, что можно сдать анализы, но делать это придется под вымышленным именем.

— Мы не должны оставлять улики на случай, если твои родственники или монахини обратятся в полицию.

— Я об этом не подумала, — обрадовалась я. — Ладно, давай дождемся Рождества.

Я встала и начала прохаживаться по библиотеке. Мануэль смотрел на меня со своего дивана.

— Я думаю, Хуана была похожа на тебя. Возможно, после смерти тела душа лишь ненадолго покидает наш мир, чтобы воскреснуть к новой жизни в новом теле. На этом основана теория коллективного бессознательного, представление о вселенской мудрости, которую наследует каждый из нас.

Все эти месяцы я была для Мануэля чем-то вроде морской раковины, которую он подносил к уху, чтобы услышать шум внутреннего моря, моего и своего собственного.

Глядя на него, я спрашивала себя, будут ли у моей дочери такие же синие глаза.

Вечером Мануэль принес платье ко мне в комнату и попросил меня переодеться, прежде чем спускаться в библиотеку.

— А как же тетя? — удивилась я.

Мануэль заверил меня, что Агеда будет счастлива принять Хуану под крышей своего дома.

— Скорее всего, она примет тебя за привидение, — улыбнулся Мануэль, — но тетушка, знаешь ли, совсем не боится привидений.

Я переоделась, собрала волосы в узел и пошла в библиотеку.

У подножия лестницы я столкнулась с Агедой, выходившей из кухни. Я хотела было рассказать ей о причудах Мануэля, но старая сеньора, жестом призвав меня к молчанию, низко поклонилась и открыла передо мной дверь библиотеки. Я рассмеялась и подыграла старушке, пройдя мимо нее величавой царственной походкой.

Мануэль ждал меня у горящего камина.

— Продолжим, — произнес он.

В тот вечер он был одет в черное. Темные одежды делали фигуру Мануэля более стройной, а лицо более угловатым. Он показался мне задумчивым, почти печальным; прежде я никогда не видела своего друга таким, он, как никто другой, умел скрывать свои чувства.

Рождение Каталины, произошедшее в тесном соседстве со смертью, лишило меня сил и сделало совсем беззащитной. Моя дочь появилась на свет четырнадцатого декабря тысяча пятьсот седьмого года, и ее первый крик знаменовал начало первого года моего вдовства, года скорбных ночных бдений. Я почти перестала спать. Филипп являлся мне во сне, жаловался, что вокруг темно и холодно, умолял, чтобы я его согрела. Его присутствие было столь явным, что я начинала дрожать, словно меня и вправду касалась мертвая плоть. За полгода я потратила не одну тысячу мараведи на свечи, которые зажигала у гроба. Я распорядилась, чтобы по Филиппу каждый вечер служили заупокойную мессу, и приказала фламандским трубадурам петь над мертвым, услаждая его слух мелодиями далекой родины. Мне казалось, что мой любимый еще не успел переступить порог иного мира. Мной овладела необъяснимая уверенность, что его дух упокоится лишь подле моей матери в мраморном склепе Гранады. Никто не сумел бы поколебать меня в этом убеждении. Ревность, владевшая мной при жизни супруга, не умерла вместе с ним. Я чувствовала, что по-прежнему должна защищать нашу любовь от коварных разлучниц. Мы перестали ночевать в монастырях. Я боялась, что по ночам дух Филиппа станет витать в кельях, внушая монахиням греховные мысли и проникая под их целомудренное облачение. Или примет облик одного из моих стражников, чтобы совокупляться с истомившимися без мужской ласки Христовыми невестами. Наверное, в глубине души я радовалась, что избавилась от тирании и жестокости мужа, и боялась, что он отомстит мне после смерти.