Смятение - Элизабет Говард

– Что?!

– Давайте присядем, Луиза, я достаточно находилась. – Удобно попалось поваленное дерево.

– Вы не слишком-то радивая мать, верно? Помню, когда Майкл родился, я месяцами и месяцами ни о чем другом и думать не могла, кроме как о нем. Однако Мэри сообщает мне, что вы и в детской-то едва ли когда бываете. А следовательно, очень важно, чтобы у него был братик, с кем можно было бы играть. Уверена, вы это понимаете?

Луизе удалось выговорить:

– Мы с Майклом еще не обсуждали этого. – Однако в горле у нее пересохло, и не было уверенности, что Ци расслышала.

– Майкл глубоко расположен к большой семье. По этой причине он и женился на вас. Уверена, вы знали об этом?

– Нет.

– Я говорила ему, что вы молоды, однако он был убежден, что вы для него подходящая жена, и, разумеется, я пожелала бы чего угодно, чего желал он, чтобы стать счастливым. – Она поднялась на ноги. – Я желала бы, чтобы и вы того же хотели. Но если, – закончила Ци, – я почувствую, что вы – каким угодно способом – доставляете ему несчастье, я вас насмерть зарежу. И сделаю это с удовольствием. – Ее игривая улыбка никоим образом не скрывала леденящей крови сути сказанного. Луизе почему-то припомнился исторический роман Конан Дойла («Гугеноты»?), где в лесах Канады было полно кровожадных ирокезов, нагишом пробиравшихся в переплетениях света и теней от деревьев, ликуя в предвкушении смерти. Лес, в каком она была сейчас, воспринимался таким же опасным: сердце Луизы замерло, она почувствовала, как ее прошил озноб.

Они пошли обратно к дому, выйдя из леса на поляну, по краям которой из голой земли лиловым пламенем вздымались цветы безвременника.

– Как бы вы их описали? – спросила Ци.

– Они похожи на людей, надевших вечерние наряды утром, – ответила она.

– Очень хорошо! Надо запомнить и сказать об этом Питу.

Сцена в лесу уже представлялась нереальной – до того дикой, что Луиза наполовину думала, что ее, наверное, и вовсе не было.

– Дорогой! Это у тебя единственные брюки?

– Вроде того. Есть еще бриджи для работы.

– Но эти же у тебя, должно быть, уже много лет! Они дюймов на шесть короче, чем следует.

Кристофер глянул вниз на свои ноги, на зазор между обшлагами его клетчатых брючин и началом носков (все в дырках), но надеялся, что мама не поймет, что и неудобные туфли, которые тоже были у него уже много лет, но едва ли когда носились, тоже стали чересчур тесны.

– Малость коротковаты, – согласился он в надежде, что его согласием дело и кончится.

– Тебе же нельзя идти в них на свадьбу Норы! И рукава у твоего пиджака слишком коротки.

– Они у меня всегда такие, – терпеливо выговорил он.

– Вот что, покупать тебе что-либо уже поздно. Я посмотрю, нет ли у Хью чего-нибудь, что он мог бы одолжить тебе. Вы с ним примерно одного роста. – Вот только нет никого худее, подумала она, спускаясь по лестнице в поисках Хью.

Они остановились в доме Хью, который любезно предоставил его для всех членов семьи Касл (Полли с Клэри уехали побыть с Луизой) на ночь перед свадьбой. Вся семья (то есть за исключением Раймонда, который позвонил сообщить, что раньше никак не может вырваться, но утром отправится ранним поездом. Анджела еще не приехала, но она присоединится к ним за ужином – все устроил добряк Хью. Что как с неба свалилось, потому как она наверняка не могла бы положиться на Вилли, от той ни малейшей помощи ждать не следовало. Джессика подозревала, что это она убедила Раймонда занять такую твердую позицию с тем, чтобы она вернулась во Френшем, вместо того чтобы оставаться в Лондоне. Объяснение, мол, дом нужен Луизе, казалось ей абсурдным: у Майкла Хадли хватало денег, чтобы снять, а то и купить дом для Луизы, и никакой надобности у него в доме Райдал не было, но дом был оставлен ей совместно с Вилли, а Раймонд заявил, что он попросту не готов содержать два дома. Она подумала – после язвительного телефонного разговора с ним, – уж не проведал ли как-нибудь муж про Лоренцо, но, если честно, не понимала, как бы это он смог: они вообще-то были весьма осторожны, полагала она, хотя однажды Лоренцо признался, что не мог заставить себя сжечь дорогие ему ее письма. После этого она стала осторожнее в том, что доверяла письмам, а сама держала все его записки (он никогда не писал ничего больше записки) в секретном отделении своего ящика с шитьем. С возвращением во Френшем она провела немало времени в поездах, катаясь в Лондон и обратно, но теперь с этим будет сложнее, так как Нора и ее муж собирались жить в доме с нею, а у Норы были намерения превратить его в некое подобие приюта по уходу за инвалидами и младенцами. Возможно, тогда ей удастся найти малюсенькое pied-à-terre[43] в Лондоне, что было бы к лучшему: Лоренцо часто работал до того много и был до того занят, что порой – в последнее время – ее поездки в Лондон оказывались напрасными. Она могла бы убедить Раймонда, что уж лучше Норе, в конце концов, одной распоряжаться домом, ведь ей предстоит замужество не из легких, пусть это и не было ни в малейшей степени правдой, ведь Нора дьявольски настроена превратить дом в некое лечебное заведение с другими людьми, оказавшимися в таком же положении, что и Ричард, и кому также нужен уход. Если понадобится, она могла бы предложить, пусть Вилли или Майкл Хадли купят ее долю маминого дома, что даст ей наверняка достаточно средств, чтобы снимать небольшую квартирку. В этом году ей исполнится сорок шесть, и больше двадцати лет она жила для других, поднимая на ноги детей, готовя, стирая, отчищая жуткие домики, в каких они жили, пока не умерла тетя Раймонда и не оставила им дом во Френшеме и солидную сумму денег. В деревне жить она не хотела, тем более в этом музее Викторианской эпохи, однако Раймонд настоял. Появление каких-никаких, а денег, возможность нанять прислугу, как другие делали (как всегда было у Вилли), возможность покупать пристойную одежду, волосы укладывать в парикмахерской, ездить на новой машине, не на б/у – такого рода вещи (а их было столько много) поначалу казались чудом. Но по мере того как уходила прочь хроническая усталость – боже! она только поняла, как была измотана все эти годы, – а теперь еще и Раймонд не помеха и не надо испытывать никаких неприятностей, постоянно гася напряженность между ним и детьми, что-то щелкнуло в ней, словно бы бабочка появилась из куколки домоседства: ей только того и хотелось, чтобы получать удовольствие, перестать заниматься тем, что не доставляло радости. Дети, за исключением Джуди, кого теперь они могли себе позволить отправить в интернат, зажили своими жизнями. Она знала, что Вилли считает ее легкомысленной и усиленно порицала бы ее… то есть и порицала настолько, насколько была осведомлена о положении дел. Вилли считала, что она должна была либо обустраивать дом для Раймонда в Вудстоке, либо найти себе работу в связи с войной. Если бы Вилли знала про Лоренцо, она бы разозлилась так, что из себя бы вон. Как-то она сказала ему об этом, на что он ответил, что она женщина холодная, которая, как ему представляется, тот самый английский тип в отношении секса. (Она еще и то нем любила, что он обладал почти женской проницательностью.) Когда бы война окончилась, ей бы пришлось вновь стать женой Раймонда, чего бы это ни стоило и ни требовало, но пока… пока она как можно больше возьмет от того, что самой себе расписывала как бабье лето.