Письма к утраченной - Иона Грей

– Вы совершенно правы.

Уилл открыл дверь – пора ретироваться.

– Я побуду с ней, пока «Скорая» не приедет, а потом загляну к вам.

Старик снова заговорил:

– А ведь Нэнси примерно то же самое мне сказала, давным-давно. Я сейчас вспомнил. Она сама в этом доме поселилась только потому, что больше податься ей было некуда. Может, ты и прав, сынок, может, эта девчонка – никакая не преступница, а просто ее пожалеть надо. – Он усмехнулся и добавил: – История-то, она вон через сколько лет повторяется!

Стоило открыть дверь, как промозглый холод объял Уилла, и сразу захотелось чихать и кашлять. Не удивительно, что девушка простудилась, одному богу известно, сколько она здесь живет. Смеркалось. Уилл щелкнул выключателем возле лестницы, не рассчитывая, что свет загорится. Сумрак остался недвижим, будто гладь замерзшего пруда. Значит, не только отопление не работает, но еще и электричества нет; значит, нельзя приготовить элементарную пищу, нельзя даже чайник вскипятить. Вот почему девушка скармливала кофейному автомату монеты! До качества ли ей было! Единственное желание – горячего попить. Уилл заскрипел зубами. Если бы она тогда не оттолкнула его! Мелькнула мысль, что он со своей помощью фатально запоздал.

– Это я, – сказал он, входя в спальню. – Видите, как я быстро вернулся.

Девушка по-прежнему лежала на кровати. Уиллу всю дорогу казалось, что она сбежит, исчезнет, как в предыдущие два раза. Только теперь она не металась, не бредила. Объятый ужасом, он шагнул к ней, с нежностью откинул влажные волосы, потрогал лоб. Горячий, как батарея. Спит, слава богу, всего-навсего спит.

Уилл осмотрелся. Единственное цветовое пятно в комнате – розовое покрывало. Уилл скользнул взглядом по туалетному столику, по тумбочке. Ему не случалось ни попадать в наркоманские притоны, ни употреблять самому. Его опыт сводился к паре косяков, выкуренных на студенческой вечеринке на первом курсе. Впрочем, никаких намеков на наркотики в комнате не было – ни шприцев, ни закопченных чайных ложек. Сам не зная почему, Уилл почувствовал огромное облегчение.

Вой сирен – обычный элемент саундтрека к жизни современного большого города. Слух Уилла зафиксировал звуки не прежде, чем «Скорая» свернула на Гринфилдс-лейн и соседние дома отразили надрывное эхо. Мутные, бесцветные сумерки, заполнявшие комнату, расступились под натиском синих лучей проблескового маячка. Уилл метнулся к кровати.

– Потерпите еще минутку. Сейчас доктор придет, позаботится о вас.

Через несколько минут он передаст девушку в руки профессионалов, и на этом его миссия закончена. Мысль должна была принести облегчение, а принесла чувство близкой утраты. Уилл взглянул на бескровное личико. Вот такой он запомнит эту девушку, запомнит навсегда. К его удивлению, голубоватые веки дрогнули, глаза открылись – темные, с лихорадочным, нездоровым блеском.

– Не уходи, – прошептала девушка.

Так тихо, что Уилл ушам бы не поверил, если бы она в подтверждение своих слов не выпростала из-под одеяла руку. Он стиснул горячие сухие тоненькие пальчики.

– Я здесь. Я никуда не уйду.

Снизу послышался шум, женский голос позвал:

– Эй! Есть кто-нибудь?

Девушка крепче вцепилась в руку Уилла.

– Да! Поднимайтесь на второй этаж.

И вот они уже здесь – мужчина и женщина в одинаковых зеленых комбинезонах, деловитые, внимательные, при рациях, пахнущие холодом и антисептиком. В комнате стало тесно, Уилл вышел. В пальцах, которые минуту назад стискивала горячечная ладошка, чувствовалось легкое покалывание.

Он ждал внизу. Пока мужчина ободряющим тоном расспрашивал пациентку, его коллега спустилась поговорить с Уиллом. Записав его данные, она огляделась, брезгливо поежилась.

– Видимо, что-то в нашем мире идет не так, раз юные девушки вынуждены скрываться в подобных домах. Не удивительно, что она заболела.

– Куда вы ее определите?

– Скорее всего в «Роял Фри». Ей, похоже, понадобится курс антибиотиков. Внутривенно.

– А чем она больна?

Женщина-доктор пожала плечами, спрятала ручку в карман.

– Думаю, начиналось все как обычный грипп, а потом холод и сырость сделали свое дело, и теперь у бедняжки полноценная пневмония. Вовремя вы ее обнаружили.

Девушку выносили на специальном стуле, закутанную в одеяла, с кислородной маской на лице. Казалось, она доживает последние минуты. Уилл как мог широко открыл разбухшую дверь, выпуская врачей. Девушка поймала его взгляд и удерживала не менее крепко, чем до этого удерживала руку. Будто молила: не дай мне упасть. Он шел рядом до самой машины.

Врач открыл двери.

– Ну вот, Джесс, деточка, видишь, карета готова. Или, может, лучше звать тебя Золушкой?

Девушка по-прежнему смотрела Уиллу в глаза.

– Дальше мне нельзя, – сказал он. – Слушайся докторов, береги себя. Ради меня.

Учитывая ее недавний жар и бред, Уилл не был уверен, что девушка – Джесс – отдает себе отчет в происходящем. Но на его фразу последовал едва заметный кивок, а глаза вдруг наполнились слезами.

Двери закрылись, «Скорая» покатила прочь, заполошно вращая проблесковым маячком. В вое сирены Уиллу слышалось начало «Рапсодии в стиле блюз», партия саксофона. Он долго смотрел вслед «Скорой». Впервые в жизни было ощущение, что он сделал нечто действительно полезное. Что он сделал добро.

1943 год

Синяк Стеллы, подобно экзотическому цветку, каждый день встречал новым оттенком. Скула продолжала набухать и после падения, пока не сделалась плотной, пока кожа не натянулась до отказа, пока не заплыл глаз. Стелла использовала для маскировки пудру, так и этак пристраивала очередную найденную Адой шляпку – но в результате лицо выглядело только еще более устрашающим. Не желая выдерживать любопытные взгляды и отвечать на досужие вопросы, которые неминуемо будут заданы доброжелателями, Стелла сидела дома.

Нэнси больше не появлялась. Может, она тогда и не ради письма приходила, может, не было никакого письма? Вопрос бился в голове, как птичка в комнате с задраенными окнами – то исступленно, то, словно потеряв надежду найти выход, беспомощно и жалко, еле трепеща крылышками. Запертая в мрачном приходском доме, вынужденная обходиться без воздуха, что особенно тяжело было в эти душные, знойные августовские дни, Стелла казалась себе съежившейся до размеров собственной души. Так было в худшие времена, в период блицкрига. Люди тогда, чуть что, прятались в подвалах, люди свыклись с подземельями, выучились терпеть, пока не объявят отбой воздушной тревоги.

Чарлз никак не упоминал о том, что Стелла мысленно называла «непотребством», но его отношение к жене претерпело значительную метаморфозу. В оставшиеся от отпуска дни муж демонстрировал заботливость, даже нежность – хотя видно было, с каким трудом он переступает через себя. Он словно вздумал начать с чистого листа, словно решил, что, выказывая абсолютную нормальность, может убедить жену: все прежнее она выдумала или увидела во сне. И при том Чарлз выглядел чрезвычайно самодовольным. Наконец-то он утвердил свои права над ней. Кому-то что-то доказал.