Аквариум (сборник) - Евгений Шкловский

Он и вправду ест эту колбасу, крошки серо-белого вещества липнут к языку, к зубам, к нёбу, оставляя во рту и в гортани полынную горечь. Его нестерпимо тянет обтереть пальцы, избавиться от жира, но он сдерживается, пока в миске еще хоть что-то остается. Он торопится съесть все, глотает, почти не жуя, давится, с отвращением ощущая склизкую жирноту пальцев, отрыгивает и снова ест…

Собаки ушли на третий день. Ушли сами, словно почуяв неладное. Ушли вообще из поселка, безвозвратно.

Они танцуют. Инна улыбается, полузакрыв глаза. Сейчас она похожа на большую жмурящуюся кошку – вот-вот замурлыкает. Чуть смуглое лицо слегка запрокинуто, как будто отрешенно, но и улыбка, и даже отрешенность – обращены к нему, Малышев это чувствует. И тоже улыбается. Сколько ж они не виделись? Очень, очень долго. И как это он вспомнил про ее день рождения, нашел ее? Для нее это сегодня лучший подарок, правда!

Потом Малышев сидит за столом, в самом углу, возле приоткрытого окна, оттуда тянет майским прохладным ветерком, он медленно потягивает из хрустального фужера красное вино, подливает, желая продлить ощущение вяжущей терпкости во рту и шероховатость хрусталя в пальцах.

На крохотном пятачке посреди комнаты топчутся несколько пар, Инна тоже там, она танцует с рослым, плечистым, спортивного вида человеком в тенниске и джинсах какой-то хорошей фирмы, в белых найковских кроссовках, сильная мускулистая спина то и дело закрывает Инну от Малышева. Но иногда он все-таки видит ее лицо и улыбку, отрешенную, ему кажется, нет, он даже уверен, что это улыбка не просто так, а предназначена именно ему, Малышеву.

Потом она танцует еще с кем-то, теперь уже с небольшого росточка дяденькой в темном пиджаке и белых брюках, в шейной косынке, стильно выглядывающей из-под ворота рубашки, и еще с кем-то, но Малышев уверен в своем углу (он снова подливает), что Инна, пусть и смотрит в другую сторону, прекрасно видит его. Время колышется душным облаком, расплывается, меняет очертания, как будто не было этих пятнадцати, или больше, лет и не было еще того, последнего вечера, когда вдруг неожиданно и обжигающе полыхнуло…

Так они расстались. Малышев и не предполагал: для него все уже кончилось, или кончалось, а если еще длилось, то как бы по инерции. Они не виделись тогда месяца два или три, и ему казалось, что с ней происходит то же самое. Возможно, он ошибался.

Собственно, и кончалось-то потому, что начиналось совсем другое, только-только, еще все смутно, неопределенно, но какие-то струнки натягивались, звенели. И чем сильнее звенели эти, новые, тем очевидней провисали, рвались прежние, почти без боли, отпадали сами, словно дождавшись срока. Чутье подсказывало, что и для нее. Молодые, легкие – сходились, расходились, никто никого не связывал, то ли любовь, то ли дружба, все как-то само собой, без натуги. Словно негласно договорились о независимости, о взаимном нестеснении: столько вокруг интересного – и туда успеть, и сюда…

С тем и встречались, и вместе куда-нибудь, до поздней ночи, а то и до утра, а потом снова раздельно, и снова вместе. И даже могли не видеться подолгу…

Будто даже никакой ревности. Никто никого… Но и не рвалось. Ценили такую ненавязчивость.

Бескорыстие своего рода.

Впрочем, Малышеву было известно, от самой Инны, как бы между прочим: где-то там, за пределами непосредственной видимости, имеются претенденты… Имеются и имеются, что из того? Он, наверно, и сам мог бы оказаться в их числе. Одним из…

Ну и зачем?

К тому же претенденты, тоже проскользнуло как бы между прочим, подбирались весьма солидные, не ему, Малышеву, чета: то ли кинорежиссер, то ли преуспевающий сценарист, потом архитектор, еще спортивный комментатор, тоже известный, – серьезные люди, в отличие от Малышева, крепко стоявшие на ногах, определившиеся (ее слово). Куда ему до них, перебивавшемуся на мизерную стипендию? У тех же было все – квартиры, машины, дачи, деньги… Другой уровень.

Тогда он об этом просто не думал: нет и нет, не в том счастье… Инне же, наверно, приходилось туговато – сначала общага, где ей не нравилось, потом съемная комната, одна, другая, третья, за все нужно платить, родители, правда, помогали, но с ее запросами!..

Что-что, а шикануть любила – чтоб «хай левел», по высшему разряду, одеться там и прочее. Пластинки покупала дорогие, вертушку постоянно перевозила, старую, но не все пластинки на ней крутила, а только некоторые, самые любимые и самые пользованные, а новые держала отдельно, до приобретения качественной аппаратуры – заветная мечта.

Ну и светская жизнь. Покрутиться среди известных, умные разговоры, то-се, легкий флирт, пикники, кафе… Там он ей был не особенно нужен. И все выходило само собой, без каких бы то ни было усилий и притязаний с чьей-либо стороны. Тем более – расчета. И слов никаких, ну тех, что могли быть истолкованы как к чему-то обязывающие.

Поэтому в минуту окончательного объяснения (это уже потом стало ясно, что окончательное) получилось неладно – даже и слезы, и лицо пятнами…

Не любил он об этом вспоминать. И сегодняшняя их встреча, после стольких лет, радостно-теплая, как бы полностью освобождала от смутной вины, – уголек-то, оказывается, еще чадил.

Из грез Малышева вырывают настойчивые звонки в прихожей. Их уже много было за сегодняшний вечер, люди появляются, исчезают – у Инны, как всегда, полно знакомых, к тому же еще должен вот-вот, с минуты на минуту вернуться из командировки муж, его уже давно ждут, на каждый звонок всем скопом устремляются к двери, Инна впереди: наконец-то!..

Но это опять не муж, а какая-то ярко раскрашенная мадам, в брюках и мохеровом свитере, с крупной, похоже, золотой, цепью на шее, браслетами на запястьях, тоже, похоже, золото, пальцы в перстнях, голос низкий, зычный, почти мужской, с командирскими интонациями. И все почему-то начинают закручиваться вокруг нее, чуть ли не восторженно, в том числе и Инна, как будто ждала не мужа, а именно ее.

Вообще Малышев, кажется, чего-то не понимает – вот эта мадам, она что, тоже из Инниных друзей или, может, родственница, и почему все вокруг нее? Впрочем, ему-то что? Он выпивает себе потихоньку, глядя, как неуклонно разгорается, набирает силу общее веселье. Конечно, он здесь чужой, никого не знает, даже не видел ни разу, ну и ладно! Вино отличное, закуска превосходная. И сама Инна обворожительна, она почти не изменилась, разве что самую малость, словно не было этих пятнадцати лет. Может быть, даже еще больше похорошела.

Очередной звонок в дверь, снова толпа волной устремляется в прихожую: муж, муж! Похоже на веселую игру – всех забавляет, всем нравится это нетерпеливое ожидание, даже Малышев, похоже, втянулся, он тоже ждет, ему хочется взглянуть на Инниного супруга.

Но вместо мужа отлив втягивает в комнату Сашку Полетаева, старого институтского знакомого, с которым тоже бог знает сколько не виделись. Тот, как новоприбывший, да еще в разгар хмельной и веселой суматохи, в некотором замешательстве. И тут внезапно замечает Малышева, несколько секунд всматривается в полумрак его заповедного угла – и вот они уже радостно охлопывают друг друга. Мелодично звенят фужеры! Мальчики, если б вы знали, как я вас рада видеть!