Кто убил Влада Листьева? - Юрий Скуратов

— Доложить президенту о делах, которые находятся у него на контроле.

— А вы их доложите мне, Георгий Ильич.

Вельский сначала подумал, что дочь президента над ним издевается, а потом понял — нет, она говорит вполне серьезно; специалист по тому, чтобы из ушей папы не торчали волосы, советник по имиджу, она стремилась перехватить рычаги управления — то самое, за что в любой другой стране она немедленно пошла бы под суд, а у нас — хоть бы хны. У нас можно все.

Приехав к себе в прокуратуру, Вельский некоторое время сидел неподвижно, обдумывая разговор с дочерью президента. Было тихо: извне, из-за бронированных стекол в кабинет не долетал ни один звук — все оставалось в маленьком дворике Генеральной прокуратуры, за старыми раздвижными воротами, которые с недавнего времени начали охранять автоматчики. Вельский поморщился, тишина неприятно резала уши. Обычно на этом этаже, в приемной, в кабинете генерального прокурора никогда не бывает тихо, и вдруг — нехорошая, почти могильная тишина, от которой мороз по коже.

У Вельского возникло ощущение, что его обложили, как волка на охоте: куда ни ткнись, всюду красные флажки. Опасность он ощущал спиной, затылком, корнями волос и хорошо знал, откуда эта опасность исходила.

Когда зазвонил внутренний телефон, Вельский вздохнул с облегчением: наконец-то эта тяжелая, схожая с огромной шевелящейся медузой, способной всосать в себя человека целиком, проглотить, переварить, превратить в дерьмо тишина кончилась. Телефонная трель — живой звук. Вельский поднял трубку. Звонил Трибой:

— Я могу к вам зайти, Георгий Ильич? Дело срочное.

— Заходите.

Как-то Вельский находился на одном поминальном застолье — приехал проводить в последний путь своего давнего друга. Напротив него за столом, чуть наискось, метрах в пяти, сидел шумный, усатый, глазастый, громкоголосый поэт Григорий Поженян — как знал Вельский, фронтовик, бывший флотский разведчик. Когда поминки покидал другой писатель — у него была запись на телевидении, — Поженян, неожиданно погрустнев, попросил его угасшим, совсем тихим голосом:

— Старик, ты не забывай меня, пожалуйста! Звони хотя бы иногда.

— И ты меня не забывай.

— Ты знаешь, что значит один простой звонок в нашем возрасте, когда телефон молчит сутками? Это голос жизни.

— Знаю.

— Как-то мне позвонил поэт Яша Козловский, попросил: «Старик, набери мой номер…» Я набрал. Он поднял трубку и неожиданно заплакал: «Старик, за двое суток — первый телефонный звонок». Это очень страшно, когда забывают живых людей.

— Я тебе позвоню сегодня же.

— Позвони. — В голосе Поженяна появилась такая сосущая, такая острая тоска, что не обратить на нее внимания было невозможно.

Чтобы понять, что такое одиночество и глухая могильная тишь, надо самому это одиночество пережить.

Трибой ворвался в кабинет, что называется, на скорости. Был очень оживлен:

— Георгий Ильич, помощник Хозяина по прозвищу…

— Тсс! — Вельский стремительно прижал палец к губам, потом красноречиво глянул на потолок, на тяжелую старую люстру, придвинул к Трибою чистый лист бумаги. Пальцем сделал движение по воздуху, показывая, чтобы тот воспользовался пером и бумагой: информация, которую Трибой хотел сообщить, была секретной. Если еще вчера Вельский мог с уверенностью сказать, что его кабинет не прослушивают, то сегодня был почти на сто процентов уверен, что прослушивается не только его кабинет, но и весь «командирский» этаж Генеральной прокуратуры.

Трибой ловко, будто игрок, ухватил лист бумаги двумя пальцами, достал из кармана старый безотказный «паркер» и написал: «Помощник Хозяина согласился работать на нас». Вельский беззвучно похлопал ладонью о ладонь, потом протянул Трибою руку:

— Поздравляю!

Через неделю в одной из самых влиятельных газет столицы появилась статья на целую полосу. Кроме текста и витиеватых подзаголовков, с которых стекали страшновато-черные, очень выразительные капельки крови, полосу украшало несколько живописных, сделанных явно близкими, допущенными к «телу» людьми, фотоснимков Бейлиса: Сергей Бейлис на охоте в президентском Завидове, Бейлис с двумя дочерьми президента обедает в ресторане, Бейлис и Влад на фоне Останкинской башни, Бейлис с женой друга-композитора, которая через полгода станет его женой. Полосу увенчал заголовок, на который нельзя было не обратить внимания: «Кто убил Влада?»

Молча прочитав статью, Бейлис побледнел: он понял, что может последовать за этим. Даже губы у него сделались бледными и холодными, будто у зайца, спрятавшегося от волка в снегу.

Он попытался заставить себя прочитать статью еще раз, чтобы отметить то, что проскочило мимо при первом чтении, зацепиться не только за текст, но и за подтекст, и не смог — буквы прыгали перед глазами, толкались, наезжали друг на друга, строчки рябили. Бейлис отложил газету в сторону.

Только сейчас он обратил внимание на одно обстоятельство: за два часа, пока он на работе, ему не позвонил ни один человек (так же, как и Вельскому), — похоже, друзья и компаньоны воспринимали его уже как мертвеца.

— Рано хороните меня, суки, — прорычал Бейлис, как ему показалось, грозно, но собственного рычания не услышал — вместо него раздался какой-то слабенький щенячий скулеж. Бейлису сделалось обидно — он считал, что у него много друзей, которых он подкармливал, водил с собой в рестораны, брал отдыхать на Канары и Сейшелы, считал, что это преданные люди — и вот на тебе! Бейлис вновь услышал собственный внутренний скулеж, к горлу подступила дурнота.

Он внезапно почувствовал свою непрочность, уязвимость, казалось — ткни пальцем — все провалится, посыплется. К тошноте добавилась внутренняя боль — заныли кости, словно током пробило мышцы, после удара они сделались вялыми, чужими. Бейлис попробовал вновь прочитать статью — не получилось, попробовал в третий раз — также не получилось.

Он огляделся вокруг — все предметы перед ним расплылись, будто покрылись туманом, сделались неясными, маленькими. Среди смутно различимых вещей он все-таки сумел отыскать то, что ему было нужно, — телефон правительственной связи. Несколько лет назад этот номер срезали у редактора одной из второстепенных газет по распоряжению тогдашнего главы президентской администрации, которого в кругу Бейлиса звали Рыжим — «простенько и со вкусом», как в школе, — и отдали Бейлису. Рыжий в ту пору проводил собственную, на свой лад, перестановку фигур, и тех, на кого собирался делать ставку, вооружал чем мог — стволами, бронетехникой, машинами, которые не брали гранатометы, правительственной связью, иностранными советниками. Перепало кое-что и Бейлису. И хотя Рыжий находился сейчас совсем в другом месте и правил бал там, Бейлис до сих пор был благодарен ему.

Непослушными, ставшими деревянными, пальцами Бейлис ухватил телефонную трубку и, подтянув к себе аппарат, набрал номер Кржижановского.