Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

В этот самый миг я пожалел бы гордый парусник, кабы мог; но жалость способен испытывать лишь тот, кто зимней порою уютно устроился у очага и рассказывает сказки, – а тем, кто вершит труд богов, жалость не дозволена. Так что, когда я подхватываю и кружу корабль вокруг своих плеч и утягиваю его все ниже, к поясу, а оттуда – к коленям, и все его мачты клонятся к центру вихря, а я тащу его еще, еще ниже, покуда вымпел на грот-стеньге не затрепещет у самых моих лодыжек, – вот тогда я, Нууз-Уана, Поглотитель Кораблей, высоко поднимаю ноги, и топчу, и крушу корабельный корпус в щепы, и всплывают к поверхности лишь несколько поломанных шпангоутов да воспоминания о мореходах и об их первой любви – чтобы вечно носиться по бесприютным морям.

Лишь раз в сто лет и только на один день я выхожу отдохнуть на берег, понежиться на песке и погреться на солнце – тогда-то высокие парусники проходят беспрепятственно через неохраняемый пролив и доплывают до Счастливых островов. А Счастливые острова высятся среди улыбчивых и солнечных Запредельных морей: там мореходы живут в довольстве и ни о чем не тоскуют, а если и затоскуют о чем – то всенепременно обретут желаемое.

Не приходит туда Время со своими прожорливыми часами и минутами; равно как и никакое зло богов и людей. Каждую ночь к тем островам причаливают души мореходов со всего света – отдохнуть от морской качки, и снова узреть видение далеких заветных холмов, что вознесли сады свои высоко над полями навстречу солнцу, и потолковать по душам с душами древности. Но на заре сны, защебетав, вспархивают, и разлетаются во все стороны, и, трижды покружив над Счастливыми островами, снова отправляются в мир людей, и следуют за душами мореходов, так же как ввечеру, медленно взмахивая величавыми крылами, цапля следует за бессчетной стаей грачей; и возвращаются души в пробуждающиеся тела и берутся за дневные труды. Таковы Счастливые острова: лишь немногие попадают туда иначе как на краткий срок, блуждающими тенями в ночи.

Но дольше, чем надобно, чтобы снова сделаться могучим и яростным, я задерживаться не вправе, и с заходом солнца, когда длани мои наливаются силой и чую я, что могу крепко упереться ногами в океанское дно, слегка согнув колена, – тогда возвращаюсь я, дабы опять ухватить руками воды пролива и охранять Запредельные моря еще сотню лет. Ибо боги ревнивы: не угодно им, чтобы люди достигали Счастливых островов и жили в довольстве. Ведь сами боги всегда и всем недовольны.

Однажды ночью сидел я на высоком холме, глядя с обрыва на чадный, угрюмый город. Весь день напролет докучал он вышним небесам своим дымом, а теперь, вальяжно раскинувшись вдалеке, порыкивал и свирепо посверкивал на меня всеми своими печами и освещенными фабричными окнами. Внезапно стало ясно, что я – не единственный недруг этого города, ибо заметил я, что из-за холма приближается исполинская фигура Урагана, по пути праздно теребя цветы; подойдя вплотную, остановился он и заговорил с Землетрясением, что, при всей своей необъятности, по-кротовьи выкарабкалось из расселины в земле.

– Дружище, – промолвил Ураган, – помнишь ли, как мы изничтожали народы и перегоняли морские табуны на новые пастбища?

– Да, – сонно пробормотало Землетрясение, – да, было дело.

– Дружище, – продолжал Ураган, – ныне города понастроены повсюду, куда ни глянь. Их возводят неустанно над твоей головою, пока ты спишь. Ветра, четверо сынов моих, задыхаются от их смрада, в долинах не сыщешь цветов, и приветные леса повырубили с тех пор, как мы с тобою вместе выходили в мир.

Землетрясение разлеглось там, рылом к городу, жмурясь от света огней, а величественный Ураган, воздвигшись над ним, обличающе указывал на город.

– Ну же, идем, – настаивал Ураган, – давай сотрем их с лица земли, чтобы вновь возвратились все приветные леса и пугливое пушистое зверье. Ты поглотишь города и повыгонишь их жителей, а я обрушусь на них посреди бесприютных пустошей и повымету их скверну с глади морской. Последуешь ли ты за мною, свершишь ли сие во имя славы? Сокрушишь ли ты вновь этот мир, как мы с тобою крушили его некогда, прежде чем пришли люди? Вернешься ли сюда в этот же час завтра ночью?

– Да, – заверило Землетрясение, – да, – и снова уползло к своей расселине, и вниз головой ухнуло вниз, в бездны земные.

А Ураган зашагал прочь. Я же потихоньку встал и удалился, но в тот же самый час следующей ночью опасливо прокрался к тому же месту. И что же? – маячила там лишь громадная серая фигура Урагана – в одиночестве: закрыв лик ладонями, рыдал он, ибо Землетрясение спит долгим беспробудным сном в безднах и просыпаться не думает.

В лесу, что древнее самой истории и является названым братом холмов, стояло селение под названием Аллатурион; и народ его жил в мире со всеми обитателями темных лесных чащ, будь то смертные, или звери, или народ фейри и эльфов, или священные духи дерев и ручьев. Более того, жили поселяне в мире друг с другом и с правителем своим по имени Лорендиак. Перед деревней расстилался широкий, поросший травою луг, а дальше снова стеною поднимался лес, но позади деревни деревья подступали к самым домам, а дома, с их массивными брусьями, деревянным каркасом и соломенными крышами, затянутыми зеленым мхом, казались едва ли не частью леса.

В те времена, о которых я веду рассказ, в Аллатурион пришла беда, ибо вечерами жуткие сны просачивались между древесными стволами в мирную деревню, и подчиняли себе умы людей, и в часы ночной стражи уводили людей на занесенные пеплом равнины ада. Тогда местный маг сотворил заклинание противу жутких снов, однако сны по-прежнему прилетали с наступлением темноты, и под покровом ночи увлекали людские помыслы в кошмарные пределы, и заставляли уста человеческие открыто славить Сатану.

Отныне в деревне Аллатурион люди боялись заснуть. И стали они бледнеть и чахнуть, одни – от изнеможения, другие – из страха перед тем, что довелось им увидеть на занесенных пеплом равнинах ада.

Тогда местный маг поднялся на вершину своей башни, и всю ночь те, кому страх не давал уснуть, видели, как высоко в ночи мягко светится его окно. На следующий день, когда сгустились сумерки и близилась ночь, чародей ушел на опушку леса и произнес там сотворенное им заклинание. То было могущественное заклинание, неодолимое и грозное, обладающее властью над кошмарными снами и над духами зла; ибо представляло оно собою стихотворение в сорок строк на многих языках, как живых, так и мертвых, и было в нем слово, коим жители равнин заклинают своих верблюдов, и крик, коим северные китобои приманивают китов к берегу, чтобы убить их; и еще слово, от которого трубят слоны, и каждая из сорока строк оканчивалась рифмой на слово «шершень».

Но сны по-прежнему слетались из леса и уводили души людей в адские угодья. Тогда колдун понял, что сны насылает Газнак. И вот собрал маг поселян и поведал им о том, что произнес он свое самое могущественное заклинание – заклинание, обладающее властью над людьми и зверями; и поскольку не помогло оно, стало быть, сны насылает не кто иной, как Газнак, величайший из чародеев звездных угодьев. И зачитал он людям Книгу Магов, где говорится о появлениях кометы и где предсказано возвращение Газнака. И сообщил он людям, что Газнак является верхом на комете, и посещает Землю раз в двести тридцать лет, и строит себе огромную, несокрушимую крепость, и насылает сны, чтобы растлить умы людей, и победить его может только меч, имя которому – Сакнот.