Mischling. Чужекровка - Аффинити Конар

Мы и так опаздываем, сказал тому парню Отец Близнецов, на целую жизнь. Не стоит терять драгоценные минуты, чтобы оглядываться назад.

Повсюду в Коло сообщения, надписи. Клочки бумаги расклеены по всей железнодорожной станции. Люди писали, куда они идут, откуда пришли, кого ищут. Они писали, кем были, но не упоминали, кем стали. Прежде мне не доводилось посещать этот город, но от бывших его жителей я знала, что он служил перевалочным пунктом для евреев, взятых в окружение: отсюда их увозили в Лодзинское гетто. Пара узников дружили с моим отцом: познакомились они тайно, в подвале нашего гетто. Папины друзья с великой скорбью повествовали о судьбе своего города, некогда привечавшего еврейских ремесленников. Их Коло разительно отличался от того, который я когда-то видела из окна поезда. Этот безмятежный в свое время город с ветряными мельницами и живописными реками удостоился похвалы Гиммлера за разрыв с прошлым.

Мне не хватало сил смотреть на эту картину. Я сосредоточилась на именах и посланиях.

И даже заметила, как Феликс нацарапал свое имя на спинке переднего сиденья, решив, что я не смотрю. Сделал он это поспешно и сконфуженно, смущенный бессмысленностью сего действа, с одной стороны, и его необходимостью – с другой. А все оттого, что нас никто не искал. Никто и нигде не написал наших имен. Никто не написал: «Если ты читаешь это, значит мои сокровенные молитвы услышаны: ты все-таки жива, но просто далеко от меня, что одно и то же, но хоть как-то поправимо». Мне всегда хотелось написать что-нибудь подобное для Перль. Однако среди всех имен и надписей не было места для пространного послания. Столько имен – они отовсюду бросались в глаза, словно моля о прочтении.

По правде сказать, среди всего множества надписей я искала свое имя, написанное почерком Менгеле. У меня даже не возникало сомнений в том, что он меня ищет. Я уверяла себя, что в одном из этих хранилищ посланий и сообщений – на станциях, в вагонах поездов – он непременно шастает в поисках нас. Могу сказать, что была счастлива, когда он сбежал, именно по-настоящему счастлива от мысли, что выслежу его и затравлю, потому что только так я смогу в полной мере выразить свою любовь к Перль. И все же я терялась в догадках: почему он бросил меня, свою бесценную подопытную крысу. И тогда у меня закралась мысль, что по большому счету мне всегда была грош цена. Надломленная половинка, плывущая по течению в бескрайнее никуда.

Железнодорожные составы бездумно продолжали свой путь. В ту пору еще шла война, но шла она к своему завершению: повсюду скитались беженцы, лежали огромными черепахами перевернутые танки, а пешеходы с равной осмотрительностью пропускали колонны солдат – как советских, так и германских. Ненадежные поезда, как видно, были для нас единственным способом добраться до дому. Люди добровольно набивались в вагоны, а потом прятали глаза, прибывая вовсе не туда, куда собирались. Я поражалась всеобщей вере в благополучный исход, а сама старалась не засыпать, чтобы наутро не увидеть трубы крематория.

Увозя нас прочь от Освенцима, поезда вызывали сумятицу и сбивали с толку. Единственное их преимущество заключалось в том, что они давали укрытие от непогоды, причем даже тому, кто ездил зайцем. Мы с Феликсом втискивались на одно сиденье, а при появлении проводника, бросавшего на нас косые взгляды, закатывали рукав шубейки, чтобы предъявить свои номера. Их синева служила билетом в любую сторону.

Уйдя из соломенного храма, мы провели на колесах трое суток. Состав то и дело менял направление и делал остановки. Вначале ехали на восток, потом на запад. Наши склоненные головы тихонько тряслись под стук колес – возможности прилечь не было. Когда утро плавно перетекло в сумерки, мы въехали в Коло, где наш путь в очередной раз прервался. Нас высадили прямо на рельсы.

Мы с Феликсом жались друг к дружке, притворяясь, что не разумеем по-польски, и упрашивали позволить нам заночевать в вагоне. Притом что проводники смотрели сквозь пальцы на безбилетников-беженцев, наше удобство никого не заботило. Нас за уши выдворили из вагона и столкнули на лед; мы тут же скатились под откос. На сей раз даже Феликс поднялся еле-еле. Бесценные дары Бруны разлетелись по снегу. Мы засуетились, подбирая и запихивая обратно в котомку остатки пропитания: две картофелины и одну бутылку воды.

В расстройстве мы поплелись к лесу и увидели какой-то сарай, не предвещавший никаких опасностей. Там обитали непомерно жирная свинья и обиженно мычавшая корова бленхеймской породы с лопавшимся от молока выменем. Феликс взялся ее доить и поразил меня своей сноровкой. Мы обрадовались таким хоромам: свинья и корова занимали всего два стойла из четырех, а мы обосновались в самом дальнем, оставив стойло между нами и скотиной пустым. Обретя крышу над головой, мы поспешили закутаться в шубы и увидели во сне то утро, когда смогли отбросить личины Медведя и Шакала.

Как же крепко спится, когда знаешь, что рядом течет молочная река.

Однако наутро нас ждал не завтрак, а испуг: мы услышали конское ржанье и сквозь щель между полом и воротами увидели пару грязных сапог. Всадник стал привязывать лошадь, мы с Феликсом, затаив дыхание, вжались в пол и наверняка остались бы незамеченными, кабы Феликса не угораздило чихнуть. Привязав лошадь в третьем стойле, хозяин сапог направился к нашему. Оказалось, это пожилая, аккуратно одетая женщина в добротном пальто. Ее круглые щеки-солнца прыгали при ходьбе, а глаза были небесно-голубыми, как у слепцов. Мне они сразу не понравились, но, когда женщина подошла вплотную, я убедила себя в ее доброте, потому как мы плутали наобум, голодали и бедствовали, а бедствовать можно лишь до того предела, пока в каждом встречном не начнешь видеть своего избавителя. С минуту она постояла в раздумьях, будто просчитывая свой следующий шаг, а затем решилась и раскрыла нам объятия.

– Деточки мои! – воскликнула она. – Я вас искала! Уж отчаялась! – С этими словами она обняла нас обоих.

Несмотря на крупное телосложение, она, видимо, слегка усохла: обхватившие нас руки оказались дряблыми, с обвислой кожей.

– Никогда больше не убегайте!

Вжимаясь в стену, я попыталась вывернуться.

– Мы не ваши, – спокойно ответила я. – Меня зовут Стася Заморска. Я – сестра-двойняшка Перль.

– Неужели? Прости меня, старую. А это, верно, Перль, да? – Женщина потрепала Феликса по щеке.

– Да что вы?! Это же мальчик! Но он действительно мой брат-близнец, в этом вы правы.

– Клянусь, я приняла вас за своих потеряшек, – с сожалением выдохнула она. – Ну, думаю, вернулись. А может, вы подсобите мне их отыскать? За кров и кормежку?

Взглядом Феликс показал, что решение остается за мной. Как ни подозрительно выглядела эта женщина, он повелся на ее обещания.

Если бы не холода и наше изгнание из поезда, если бы не пустые желудки и худые башмаки, если бы не заснеженный мир, мы бы даже не стали рассматривать такую возможность. Феликс оттащил меня в сторону посоветоваться.