Mischling. Чужекровка - Аффинити Конар

Ее пятерня, испещренная зеленоватыми венами, вцепилась в воротник моей шубы. Я оцепенела. Не знаю почему, но я даже не пыталась бежать. Феликс хотел было рвануться вперед, но от страха запнулся и рухнул на пол. Девушка усмехнулась его неловкости, но ее смех не показался мне жестоким. А потом… потом служаки Хелмно повернулись к хозяйке.

– Вы, стало быть, поете? – холодно спросил Генрих.

– Немного. – Тетка оробела и нахмурилась, почуяв неладное, потом выпрямилась и разгладила на себе фартук. – В детстве училась, в другой жизни. Что изволите послушать?

– «Не считай свой путь последним никогда…» – без запинки ответил Генрих.

– Еврейскую песню? – поразилась хозяйка.

– А вы что же… ее не разучили? – медленно проговорила Фритци, доставая свой пистолет и наводя на нее дуло. – Она пользуется большой популярностью в лагерях и гетто.

Дуэтом они завели песню, хорошо знакомую нам с Феликсом: партизанский гимн – гимн еврейского Сопротивления:

На последней строчке старуха вытаращила подслеповатые глаза и стала пискляво подпевать. Может, так она пыталась умаслить незваных гостей, показать, что она с ними заодно… как знать? Возможно, она обладала прекрасным голосом, обещавшим остаться в веках, и ее голос мог бы понравиться как Гитлеру, так и Менгеле. Возможно, на спине своей музыкальности она могла бы въехать в совершенно другую жизнь. Это осталось тайной. Потому что в ее раскрытый рот пчелой влетела пуля и вылетела из седого затылка. А затем ударилась в стену и там застряла, тихая и недвижная, словно довольная выполненной работой. Мстители хладнокровно перешагнули через труп и обошли место действия, не упустив из виду куриную косточку и ангелочков, сияющих восторгом юности.

– Доедайте, – распорядилась Фритци.

Феликс поднялся с пола, в суете повторно стукнулся головой о стол и наконец уселся на прежнее место, чтобы с аппетитом умять свой хлеб. Я последовала его примеру.

– Это ваши настоящие имена? – обратился Феликс к паре мстителей.

Ответа не последовало. Те продолжали расхаживать по хижине. Фритци напоминала довольную барышню в антракте спектакля. Генрих тоже смягчился. Пододвинув третий стул, он сел за стол.

– Можно? – вежливо спросил он, прежде чем его указательный и средний пальцы зашагали наподобие пары ног в сторону моей тарелки.

Я подтолкнула тарелку к нему поближе. Он и бровью не повел оттого, что ее обрамляли мои извергнутые взаимоотношения с едой. Его вниманием целиком завладела напарница. Фритци сдернула фуражку, и лишь тогда я заметила, что ее светлые волосы у корней черны как вороново крыло. Она хрустнула суставами пальцев, словно готовясь к драке, а потом стала плевать на старуху: на ее белесые глаза, на фартук. Ни одна часть мертвого тела не избежала надругательства. Фритци плюнула даже в лужу крови на полу. Плевки не прекращались до тех пор, пока у Фритци не пересохло во рту. Тогда она уставилась на мою кружку с молоком, взяла ее со стола, осторожно понюхала и выпила все до капли. Ее карие глаза, как два кораблика на горизонте, подрагивали над краями кружки.

В бессмертии есть одна загвоздка: тебе дается целая вечность, чтобы решить, кем ты стал. И смерть сестры-двойняшки отягощает это затруднение вдвое. Оставаясь половинкой Перль, я поняла, что вовсе не прочь уподобиться этой кареглазой мстительнице. Должно быть, я глазела на нее с большим восхищением, потому что она отвернулась и скорчила гримасу, будто отмахивалась от моей благодарности.

– Своей жизнью ты не обязана никому.

Тут я заспорила, потому как она не знала Перль, не знала, что я обязана жизнью моей сестре, но девушка-мстительница вовсе не собиралась разводить дискуссии; ее больше заботило содержимое ящиков стола и буфета, которое сейчас перекочевывало к ней в заплечный мешок. Все мясо, весь сыр и хлеб. Стоя прямо над трупом, девушка достала пачку сигарет и дала напарнику прикурить. Между ними метались искорки чувства, приятного и на удивление невинного: казалось, они напрочь забыли, что у ног лежит труп, но в какой-то момент девушка захлопотала, пытаясь оттереть запятнавшие нагрудный карман Генриха капли крови, яркие, как бутоньерка. Кончики тонких пальцев на миг помедлили, а Генрих с довольным видом вернулся к столу и подмигнул.

Он поел еще немного, деликатно пережевывая пищу, и посмотрел на нас с Феликсом. Нам не пришлось предъявлять свои номера – он прекрасно понимал, кто мы такие.

– Как собираетесь распорядиться своей свободой, молодежь? Какие у вас планы?

Он протянул Феликсу раскуренную сигарету и кивком предложил затянуться.

– Как любил приговаривать мой отец-раввин… – начал Феликс, пытаясь затянуться и не раскашляться, – он любил приговаривать: мертвые умирают, чтоб живые дальше жили. Я только сегодня понял смысл его слов. Думаю, в первую очередь они относятся к нашим мучителям.

Генрих одобрительно взглянул на Феликса и поднял стакан в знак единодушия. У Феликса был такой вид, будто он встретил своего героя. Могу сказать, что я и сама испытывала то же чувство. Меня так и тянуло поделиться с мстителями своей тайной: сказать, что я благодарна им за мое спасение, но нужды в этом не было. Если кто и рисковал жизнью, так это Феликс. Но в воздухе уже витали планы на будущее.

– Полагаю, мучителей у вас было изрядно, – проговорил Генрих. – Не слишком ли вы замахнулись: отомстить им всем?

– Нам нужен лишь один, – ответил Феликс. – Йозеф Менгеле…

– Малы еще убивать, – перебила девушка.

– У меня на глазах живьем вскрывали моего брата, – огрызнулся Феликс.

– Оно вас уничтожит. Я имею в виду убийство. Посмотри на нас. Мы – конченые люди.

Я хотела опровергнуть ее утверждение, сказать, что по ним этого никогда не скажешь. Наоборот, от них исходит свет, какого я не видела с довоенной поры. Но Феликс не унимался, как будто испрашивал у них благословение нашей миссии.

– Мы с братом – близнецы. Когда нож вонзился в его тело, он вонзился и в меня.

– Силенок у вас маловато, – фыркнула Фритци.

– Этот нож вонзается в меня каждый день, – не успокаивался Феликс. – И я покуда жив.

Генрих и Фритци переглянулись. Вы не удивитесь, если я скажу, что между ними каждая возникшая пауза заполнялась любовью?

– Лады, – изрек наконец Генрих. – Никто не имеет права препятствовать намерениям свободного человека.

Так началось наше обучение. Целый час Генрих инструктировал нас, как правильно стрелять из револьвера. В качестве первой мишени я выбрала пятерку фарфоровых ангелочков на каминной полке. Даже ангелы не избежали моего гнева: они годами безучастно смотрели на гибель детей. Первый ангелок послушно взлетел в воздух. Потом курок взвел Феликс. Ангелочки один за другим отправлялись в небытие. Прикончив по две фигурки, мы повернулись лицом друг к другу: каждый боролся с искушением взять на себя последний выстрел. Трудно поверить, но эта пальба вовсе не казалась нам варварством.